кие споры, - она поняла, что ей следует решительно вмешаться. Она приня-
лась с дерзким остроумием защищать в светских гостиных смелые идеи мужа.
Ее грация, юмор, веселая пылкость, сочетание мальчишеского задора с на-
пускной серьезностью немного шокировали, но и очень забавляли светское
общество. Она привлекла на свою сторону несколько молодых дам, которым
очень хотелось доказать, что они лишены предрассудков. А хитрая Ноэми
остерегалась рвать с предрассудками. Щедро угощая их непочтительными
щелчками, она в то же время запасалась индульгенциями в лагере блюстите-
лей нравственности и почтенных людей. Она с важным видом проповедовала,
что бедняки вправе не иметь детей, но зато долг богатых снабжать ими го-
сударство и общество. Нужно было иметь немало апломба, чтобы заявлять
такие вещи, ибо сама Ноэми за семь лет брака не удосужилась выполнить
этот долг. Но сейчас она пришла к выводу, что пора проявить такой геро-
изм.
Филиппу очень скоро стало известно о возвращении Аннеты. Он пытался
застать ее дома в те часы, когда она обычно бывала одна. Но Аннета при-
няла необходимые предосторожности: он всякий раз находил дверь запертой.
Ни обида, ни развлечения не ослабили страсти Филиппа к Аннете. Ее сопро-
тивление только ожесточило его. Не такой он был человек, чтобы ему можно
было легко дать отставку...
Они случайно встретились на улице. Увидев его за несколько шагов, Ан-
нета побледнела, но не уклонилась от встречи. Подойдя, Филипп сказал ре-
шительно:
- Ты идешь домой? Пойдем вместе.
- Нет, - сказала Аннета.
Они зашли в садик у церкви. Запыленное деревцо едва заслонило их от
глаз многочисленных прохожих. Приходилось сдерживаться. Филипп сказал
резко:
- Ты боишься меня.
- Нет, не тебя, а себя.
В душе Филиппа боролись гнев и любовь. Но когда его суровый взгляд
встретился со взглядом Аннеты, не избегавшим его, он прочел в нем такую
стойко подавленную муку, что гнев его растаял. Он спросил уже мягче:
- Почему ты от меня сбежала?
- Потому что ты меня убиваешь.
- Что же, ты совсем не умеешь любить?
- Умею. Потому-то я и убежала. Я боюсь, что возненавижу тебя.
- Ненавидь сколько твоей душе угодно! Ненависть-та же любовь.
- Это не для меня, - возразила Аннета. - Не могу я этого вынести.
- Ты не такая слабая, чтобы не могла снести все то хорошее и дурное,
что дает любовь.
- Я не слабая, Филипп. Но я хочу, чтобы меня любили по-настоящему:
душой и телом. Не хочу половинчатой любви.
- Душа - это вздор! - сказал Филипп.
- Вот как? А чему же ты отдаешь все силы? Чему ты посвятил себя чуть
не с колыбели - разве не своей идее?
Он пожал плечами:
- Самообман!
- Но ты же этим живешь! У меня тоже есть свой идеал, не убивай его!
- Чего ты, собственно, от меня хочешь?
- Хочу, чтобы до того дня, когда мы решим, быть нам мужем и женой или
нет, мы не встречались.
- Да почему же?
- Потому что я не хочу, не хочу больше прятаться, не хочу никакого
дележа, не хочу, не хочу!..
Аннета утаила от него главную причину. Себе она говорила:
"Если я опять сдамся, меня скоро не хватит даже на то, чтобы хотеть
чего-то иного. Я перестану себе принадлежать, я стану игрушкой, которую
загрязнят, а затем сломают".
Неспособный понять этот инстинктивный бунт души против губительных
плотских страстей, Филипп все еще хотел видеть в упорстве Аннеты только
недоверие и хитрость женщины, которая навязывает ему свою волю. Он,
правда, не говорил этого прямо, но и не скрывал, что так думает. Прочтя
это в его лице, Аннета порывисто встала и хотела уйти. Но Филипп, дрожа
от нетерпения и усилий, которые он делал над собой, чтобы не привлечь
внимания прохожих, сильно сжал ее руку и сказал, стараясь смягчить гнев-
ные ноты в голосе:
- А я не соглашусь, ни за что не соглашусь с тобой расстаться! Хочу с
тобой видеться... Молчи, не спорь!.. Здесь невозможно разговаривать... Я
приду к тебе вечером.
- Нет! Нет! Филипп повторил:
- Да! Приду. Я не могу жить без тебя. Да и ты без меня тоже.
Аннета возмутилась:
- Я могу.
- Лжешь! Они спорили без жестов, тихим, но резким шепотом, в котором
звучали вопли души. Они скрестили взгляды. Филипп первый сдался и сказал
с мольбой:
- Аннета!..
Но у Аннеты еще горели щеки от стыда, что ее так грубо изобличили во
лжи, от стыда за себя, потому что она действительно солгала. Она вырвала
у Филиппа руку и ушла.
Вечером Филипп пришел к ней. Весь день она с ужасом ждала этой мину-
ты, боялась, что у нее не хватит твердости запереться от него. Она не
хотела больше столкновений с этой безжалостной страстью. Она убедилась,
что невозможно жить с горящим факелом в груди. Надо было оторвать его,
отшвырнуть, пока еще не изменила сила воли. А сможет ли она? Ведь она
любит Филиппа. Она любит этот огонь, который ее сжигает. Завтра она по-
любит и свой позор и тяжкие оскорбления. Краснея от стыда, она признава-
лась себе, что и сегодня утром в ее бунте против Филиппа была какая-то
доля сладострастия...
Она узнала его шаги на лестнице. Услышала звонок у двери, но не дви-
нулась с места. Филипп позвонил вторично, потом стал стучать. Аннета,
уронив руки, откинувшись на спинку стула, твердила себе:
- Нет, нет...
Да если бы она и решила встать и отпереть ему, - она не могла бы: у
нее захватило дух...
За дверью тишина. Ушел?
Аннета невольно встала, еще не успев принять решение. Пошатываясь, на
цыпочках подкралась к двери. Скрипнул паркет под ногой. Аннета останови-
лась. Прошло несколько секунд, ничто не шелохнулось. Но она чувствовала,
что Филипп притаился за дверью и ждет. И Филипп тоже знал, что Аннета
стоит по другую сторону двери и вслушивается... Нависло тяжелое молча-
ние. Оба следили друг за другом... Наконец голос Филиппа вплотную у две-
ри произнес:
- Аннета, ты дома. Открой!
Аннета стояла, прижавшись к стене, чувствуя, как у нее замирает серд-
це, и не отзывалась.
- Я знаю, что ты дома. Нечего прятаться... Аннета, отопри! Мне надо с
тобой поговорить!..
Филипп понижал голос, чтобы его не услышали на лестнице. Но бурная
волна смешанных чувств поднималась в нем, он сейчас способен был взло-
мать дверь.
- Мне непременно нужно тебя видеть... Как хочешь, я все равно вой-
ду...
Молчание.
- Аннета, я тебя обидел сегодня утром. Прости!.. Ты мне нужна. Чего
ты хочешь? Скажи - я все сделаю...
Молчание. Молчание.
Филипп сжимает кулаки. Он готов задушить ее.
Прильнув губами к замочной скважине, он рычит:
- Ты моя... Ты не имеешь права уйти...
Потом:
- Подумай хорошенько! Если ты сейчас не откроешь, - между нами все
кончено!
Потом:
- Аннета! Дорогая! Он опять выходит из себя:
- Трусиха! Боишься посмотреть мне в глаза! Ты сильна только за запер-
той дверью!
Голос из-за двери отвечает:
- За что вы меня мучаете? Филипп растерянно умолк.
Голос устало повторяет:
- Мой друг, вы меня измучили.
Филипп взволнован, но уязвленное самолюбие мешает ему это показать.
Он спрашивает:
- Чего вы хотите? Аннета отвечает:
- Жалости.
Тон, которым это сказано, тронул Филиппа. Но он все еще не понимает:
- Ах, боже мой, к чему вам она? Аннета говорит:
- Оставьте меня! Филипп снова вскипает:
- Вы меня гоните?
- Я умоляю дать мне покой... Покой!.. Дайте мне побыть одной некото-
рое время!..
- Значит, вы меня разлюбили?
- Я защищаю свою любовь.
- От чего? От кого?
- От вас.
- Сумасбродство!.. Отопри!..
- Нет.
- Я так хочу! Ты мне нужна.
- Я не твоя собственность! Она стояла, дрожа, но гордо выпрямившись,
и взглядом бросала ему вызов сквозь дверь. Филипп, хоть и не мог ее ви-
деть, словно почувствовал этот взгляд. Он крикнул:
- Прощай!
Аннета слышала, как он уходит, и кровь стыла у нее в жилах. Она зна-
ла, что он не простит. И Филипп не простил. Он не приходил больше. Анне-
та твердила себе: "Так нужно было. Так нужно было..."
Но не могла примириться. Хотелось еще раз увидеть Филиппа и объяснить
ему на этот раз мягко (и зачем она тогда так горячилась?), - что она не
бросить его хочет, а только ревниво защищает свою любовь, их любовь и
гордость, которую он, сам того не сознавая, грубо топчет. Она хотела,
чтобы они оба имели возможность собраться с мыслями, опомниться среди
потока страсти, который уносил их вместе с пеной и грязью, обсудить и
решить все свободно, трезво, с ясной головой. И если Филипп сделает вы-
бор, он должен уважать и свою будущую жену и себя самого...
Филипп не прощал женщинам, сопротивлявшимся его желаниям. Будь Аннета
женщина другого круга, он взял бы ее насильно. Но в том кругу, к которо-
му они оба принадлежали, у него были связаны руки, он был вынужден ла-
дить с обществом, в котором хотел господствовать. И его оскорбленная
страсть перешла в яростное отрицание этой страсти: если женщина для него
потеряна-с корнем вырвать из сердца любовь к ней! Он знал, что это будет
для Аннеты ударом. Инстинкт ему подсказывал, что она, несмотря ни на
что, любит его...
После трехмесячного иссушающего душу одиночества, после горьких и му-
чительных споров с собой, после борьбы отречения с надеждой, гордости с
раскаянием, после трехмесячного упорного и бесплодного ожидания Аннета
однажды встретила Соланж, и та, сияя, сообщила ей о счастье, которое по-
сетило наконец чету Вилларов: Ноэми забеременела.
Аннета искала прибежища наболевшему сердцу в сыне, в сыновней любви,
которая, как говорят, никогда не изменяет. Увы! И она изменяет, как вся-
кая другая. От Марка нечего было ждать каких-либо проявлений нежности,
даже простого интереса к матери. Никогда еще он не казался Аннете таким
холодным, черствым, равнодушным. Он не замечал ее страданий. Правда, она
старалась их от него скрывать. Но ей это так плохо удавалось! Марк мог
бы прочитать их в глазах, запавших от бессонницы, в ее побледневшем ли-
це. О них говорили исхудавшие руки, все ее тело, снедаемое жестокой
страстью. Но Марк не видел ничего. Он и не глядел на мать. Он был занят
собой. И все, что с ним происходило, таил от нее. Мать встречалась с ним
лишь за столом во время еды, да и тогда он молчал, как немой. Попытки
Анкеты завести разговор приводили к тому, что Марк еще упорнее замыкался
в своем молчании. Она с трудом добилась, чтобы он по утрам здоровался, а
приходя из лицея, говорил: "Добрый вечер"; Марк считал это кривляньем и
делал уступку матери (да и то не каждый день!), только чтобы его остави-
ли в покое. Он торопливо, со скучающим видом подставлял матери лоб для
поцелуя, а когда не уходил в лицей или по своим делам (добиться от него,
что это за дела, было нелегко), запирался у себя в комнате-чуланчике, не
больше шкафа, между столовой и спальней, и тут уж его лучше было не тро-
гать! За столом или у камина он сидел подле матери, как чужой. Аннета с
горечью говорила себе:
"Умри я - он и не заплачет!"
И вспоминала, как она когда-то мечтала о родном человеке, о сыне-то-
варище, созданном из ее плоти и крови, который, живя подле нее, без слов
угадывал бы и делил все тайны ее сердца. Как мало в этом мальчике неж-
ности! И почему он такой черствый! Иногда можно было подумать, что он за
что-то на нее сердится. Но за что же? За то, что она слишком сильно его
любит?
"Да, это моя болезнь - в любви я не знаю меры!
А любить слишком сильно не следует. Людям это не нужно. Это их только
стесняет... Родной сын меня не любит! Он жаждет уйти от меня... Я его
родила, но в нем так мало от меня! Он чувствует не так, как я... Он ни-
чего не чувствует!.."
А в это время сердце Марка было озарено поэзией первой любви. Он бе-
зумно влюбился в Ноэми. Это была детская любовь, безрассудная и всепог-
лощающая. Мальчик вряд ли отдает себе отчет, чего ему надо от любимой
