ла узнать, что Аннета сделает, чтобы удалить от себя Филиппа, Аннета
возмутилась:
- Ничего подобного я вам не обещала!
- Нет, обещали, обещали!..
- У меня просто вырвалось слово...
- Но вы же сами сказали...
- Вы у меня силой вырвали это слово...
- Нет, Аннета, вы не такой человек, чтобы взять свое обещание обрат-
но! Вы сказали: "Возьмите его себе". Да, да, Аннета, вы так сказали! Ну
подтвердите же, что вы так сказали! Вы не можете это отрицать...
- Ах, оставьте меня, оставьте! - твердила Аннета устало. - Я не могу,
не хочу! Довольно вам мучить меня...
Она села, чувствуя себя совершенно разбитой. А Ноэми продолжала ее
терзать. Роли переменились. Аннета не могла отказаться от Филиппа - лю-
бовь пустила в ней крепкие корни. А Ноэми знать ничего не хотела: пусть
себе Аннета любит сколько ей угодно, лишь бы рассталась с Филиппом! Она
хотела, чтобы Аннета порвала с ним сейчас же, не откладывая. А способов,
как это сделать, она могла подсказать сколько угодно. Она наседала на
Аннету, пуская в ход лесть, мольбы, поцелуи, она оглушала ее потоком
слез, взывала к ее великодушному сердцу, просила, заклинала, требовала,
торопила, диктовала ответы...
Аннета сидела в каком-то оцепенении, не говоря ни слова. Она даже не
пробовала остановить этот поток. Сжатые губы, угрюмый взгляд... Наконец
Ноэми замолкла, озадаченная ее неподвижностью. Она взяла Аннету за руки
- они были холодные, влажные.
- Да отвечайте же, отвечайте! Аннета, не глядя на нее, пробормотала:
- Оставьте меня!..
Это было сказано так тихо, что Ноэми скорее угадала по движению губ,
чем расслышала ее слова. Она переспросила:
- Вы хотите, чтобы я ушла? Аннета кивнула головой.
- Я уйду. Но вы обещаете?
Анкета повторила устало:
- Оставьте меня, оставьте меня... Мне надо побыть одной.
Ноэми быстро поправила перед зеркалом прическу и, шагнув к двери,
сказала:
- Прощайте... Помните же: вы обещали!..
Аннета в последний раз попробовала протестовать:
- Нет! Ничего я не обещала...
Ноэми почувствовала новый прилив ярости. После всех ее усилий!.. Но
инстинкт ей подсказал, что не стоит слишком сильно натягивать струну...
Все равно дело сделано!
Она ушла.
Она узнала слабость соперницы и была уверена, что растопчет ее.
Некоторое время после ухода Ноэми Аннета не двигалась с места. Она
была вконец измучена этой затянувшейся сценой. Ей было бы легче сопро-
тивляться внезапной атаке, если бы силы ее не были уже подточены двойным
бременем страсти и напряженной работы, а главное - непрерывной лихорад-
кой, в которой она жила, лихорадкой, вызванной участием в борьбе Филиппа
и близостью к этой буйной душе. При таком физическом и душевном изнемо-
жении как ей было бороться с мучившими ее тайными угрызениями совести? А
слабость Аннеты была на руку Ноэми. Она застала почву подготовленной и в
своей сопернице нашла союзницу.
Сама по себе Ноэми не играла большой роли в тревогах Аннеты. Как че-
ловек, она ей не очень нравилась. Как соперница, была и совсем неприят-
на. Аннета считала Ноэми лживой, коварной, недоброй. Ревность делала ее
несправедливой, и она теперь даже не находила Ноэми красивой, хотя преж-
де восхищалась ею. Все в этой женщине казалось ей поддельным - все, кро-
ме ее горя. "Ноэми или другая - все равно это страдающий человек, стра-
дающий из-за меня..." И странная жалость щемила сердце Аннеты.
Эту отзывчивость развило в ней за последние годы зрелище человеческих
страданий и нужды и две смерти - Одетты и Рут. Они оставили в душе неяс-
ную трещину. Аннета считала это слабостью, чем-то вроде болезни и, пожа-
луй, была права. Нельзя было бы жить, если бы мы принимали близко к
сердцу все человеческие горести. Счастье всегда покупается ценой
чьего-то страдания. Одна жизнь питается другой, как личинки, отложенные
в теле живой добычи. И каждый пьет чужую кровь. Еще недавно пила ее и
Аннета, не задумываясь над этим. И с чужой кровью вливались в нее ра-
дость и тепло. Пока она была молода, она не думала о своих жертвах. Тот
день, когда она о них задумалась и сказала себе: "Надо быть жесткой",
был началом слабости и душевного надлома. Теперь она это почувствовала:
она уже не могла быть жесткой. Она старела. Десять лет тому назад она
перешагнула бы через Ноэми без малейшего колебания: "Я имею право на
счастье. Горе тому, кто протянет к моему счастью руку!.." Тогда она не
нуждалась в самоопределении. А сейчас, для того чтобы вырвать у жизни
свою долю счастья, ей уже надо было оправдываться перед своей совестью
не только потребностью в нем, а еще чем-то. Бороться во имя самой себя -
этого теперь было мало. В погоне за куском хлеба она еще находила в себе
силы без колебаний устранять с дороги менее удачливых конкуренток: ведь
этот кусок хлеба нужен был ей для сына Ее поддерживал животный инстинкт,
заставляющий зверя защищать своих детенышей и кормить их мясом других
зверей. Другой же инстинкт - чувство самосохранения, заставляющее брать
и удерживать нужное для себя, - ослабел и проявлялся только вспышками.
Отчасти его вытеснило материнство, заняв его место.
Но сейчас, когда в жизни Аннеты наступил перелом, сын не был для нее
поддержкой. Напротив, он был причиной новых тревог и угрызений совести.
Аннета не могла себя обманывать: страсть к Филиппу вытесняла мысли о сы-
не. Она чувствовала себя виноватой перед Марком и пыталась скрыть от не-
го все. Она знала своего мальчика, она замечала и раньше, что он из рев-
ности всегда выпускает когти в присутствии людей, которых она любит. Она
не ставила ему этого в вину, радуясь, что он не хочет ни с кем делить ее
любовь. Но теперь она защищала свое счастье - от кого?.. От своего
счастья! Одна любовь восстала против другой. А она не хотела жертвовать
ни одной из них. И так как обе были ревнивы, властны и захватывали ее
целиком, то Аннете приходилось от каждой из них скрывать другую. Но уда-
валось ли ей это? Марк терпеть не мог Филиппа. Он ничего не знал об их
связи (в этом Аннета была уверена), но, может быть, чутьем угадывал
что-то?.. Аннете стыдно было хитрить с ним, а еще стыднее было при мыс-
ли, что сын может заподозрить истину. На самом же деле Марк ни о чем не
догадывался и Филиппа ненавидел совсем по другим причинам.
А Филипп не удостаивал Марка вниманием. Разумеется, женясь на Аннете,
он взял бы в качестве бесплатного приложения не только одного, но и двух
или трех ее детей: ни психологически, ни материально это не играло для
него никакой роли, так что и благодарить его было бы не за что. Он не
питал к Марку никакой неприязни, считал его неглупым, но ленивым и не-
достаточно развитым. Он, без сомнения, сумел бы живо забрать Марка в ру-
ки, но его ничто не привязывало к мальчику, и он этого вовсе не скрывал.
Говорил он о Марке и с Марком тоном добродушно-грубоватым, который
больно задевал Аннету. Привыкнув к грубости жизни, Филипп понятия не
имел о том, какого бережного внимания требует натура утонченная и гордая
и как легко оскорбить ее целомудренную стыдливость. Не стесняясь в выра-
жениях, он в присутствии матери давал Марку медицинские советы и гру-
бо-прямолинейные наставления, которые заставляли краснеть и юношу и
мать-мать еще больше, чем сына. Филипп был того мнения, что от детей не
следует ничего скрывать. Так думала и Аннета. И Марк тоже. Но не так на-
до было все это говорить, как говорил Филипп! Аннета испытывала при этом
почти физическую боль, а Марк чувствовал себя униженным, и в душе его
накапливалась злоба. Между ним и Филиппом не могло быть никакого взаим-
ного согласия - слишком уж различные были у них темпераменты. Легко было
предвидеть в будущем столкновения и постоянные нелады. Для Аннеты,
страстной любовницы и нежной матери, эта мысль была ужасна.
Ей не от кого было ждать поддержки и совета, надо было решать самой.
И она приняла решение эгоистическое. Что же, разве она не вправе поду-
мать и о себе? Но иметь право еще мало, если не можешь за него постоять.
А она боролась ли за него? Да, иногда боролась, как львица, когда виде-
ла, что молодость, счастье, жизнь уходят безвозвратно... Счастье?.. О
счастье с таким человеком, как Филипп, нечего было и думать. Но он мог
дать ей нечто большее, неизмеримо больше, чем счастье: жизнь полную, бо-
гатую умственными интересами и дерзаниями, не праздный покой, не дремот-
ное благополучие, а мир буйных вихрей и гроз, мир деятельности, борьбы и
с обществом и с ним, Филиппом, жизнь трудную и утомительную, но вдвоем с
ним, жизнь настоящую, которую стоит прожить. А когда истощатся силы, она
умрет счастливой от сознания, что ей дано было прожить эти суровые и
плодотворные годы, умрет, не жалея, что расстается с ними... Это было
чудесно! Но для этого нужны были силы... У Аннеты их хватило бы на то,
чтобы до конца, не вешая головы, нести взятую на себя ношу. Но как эту
ношу поднять? Нужно было, чтобы кто-нибудь помог и даже немного подтолк-
нул ее. Вот если бы Филипп, взвалив ей эту ношу на плечи, внушил ей, что
так нужно! Если бы он сказал: "Неси! Ради меня! Ты мне необходима..."
Это слово дало бы ей силы побороть угрызения совести... А нужна ли она
Филиппу? Он сказал ей это в первые дни, когда хотел ею обладать. Но
больше не повторял. А ей хотелось бы слышать это снова и снова, чтобы
поверить накрепко. Она видела, что Филипп полон собой, привык работать
один, бороться один, преодолевать препятствия один и что он этим гордит-
ся. Он счел бы для себя унижением прибегнуть к чужой помощи. И Аннета
спрашивала себя: "Так на что же я ему?" Благодеяние любви не только в
том, что она внушает нам веру в другого человека, но и в том, что мы об-
ретаем веру в себя. Да не лишит же нас любовь этой малости! Но Филипп
плохо разбирался в психологических тонкостях. Этот великий врачеватель
тела, как большинство ему подобных, не интересовался недугами души. Он
не догадывался о сомнениях, которые грызли женщину, лежавшую рядом с
ним. А между тем ему не следовало бы наводить ее на такие тревожные мыс-
ли. Надо было положить им конец, женившись на ней! Аннета шептала ему
чуть слышно:
- Уедем вместе! Чтобы мне не было пути назад! Но Филиппу теперь было
уже не к спеху. Он был увлечен, да, но не только страстью к Аннете, а и
всякими другими страстями, которые были для него куда важнее: своими
идеями, борьбой за них, полемикой, которая занимала все его мысли даже в
те часы, когда Аннете хотелось, чтобы он думал только о ней. Он вовсе не
желал вызвать семейный скандал и связать себе руки громким бракоразвод-
ным процессом, пока он не выйдет из боя. Он был твердо намерен выполнить
свой долг перед Аннетой, но только не сейчас, а позднее. Пусть она по-
терпит! Ведь он же терпел! Теперь, когда он обладал Аннетой, он был до-
волен положением вещей и не склонен скоро менять его. Он воображал, что
приучит и Ноэми к кротости и долготерпению. Он был очень уверен в себе.
И он не хотел видеть, что такое ожидание невыносимо для обеих женщин.
"Что ж, это естественно! - думала Аннета. - В жизни мужчины, - и при-
том мужчины, достойного любви, - мы, женщины, никогда не занимаем такого
места, как его идеи и его дело: наука, искусство, политика. Свой просто-
душный эгоизм он считает бескорыстием, потому что эгоизм этот порожден
преданностью идеям. Такой рассудочный эгоизм убийственнее, чем эгоизм
сердца. Сколько он разбил жизней!.."
Аннету не удивляло поведение Филиппа, потому что она знала жизнь. Но
ей было больно. С этой болью она бы примирилась, даже, быть может, тер-
пела бы ее с тайным сладострастием самоотречения, к которому женщины так
склонны, считая это расплатой за любовь. Однако тут дело шло о другом:
об ее самоуважении, о чести ее сына, положение которого было унизи-
