пьесе со смесью шутливости и раздражения, совсем так, как сам Толстой
(поделом ему!) частенько разговаривал с тем, кого недолюбливал. Но вдруг
его самого рассмешил этот суровый тон, и он сказал, перебив себя:
- Я не прав... Когда я смотрю пьесу, я одновременно вижу всех тех,
кто ее смотрит, вижу ее как бы сквозь их мозговые оболочки. И зрелище
получается не из красивых.
- У некоторых оно красиво, - возразила Аннета.
- Да, некоторые обладают даром приукрашивать убожество жизни. Это из-
бавляет их от обязанности бороться с ним. Несчастья других доставляют
этим милейшим идеалистам отрадные минуты, давая повод для безопасных эс-
тетических и филантропических эмоций. Но еще лучшие минуты доставляют
страдания людей пиратам, которые их эксплуатируют. Сентиментальностью
прикрываются, как знаменем, всякие патриотические лиги и общества со-
действия увеличению народонаселения, ею оправдывают выпуски займов, ко-
лониальные войны и всякие филантропические затеи... Век слезливости!.. И
вместе с тем не бывало века корыстнее и черствее! Век добрых хозяев (чи-
тали Пьера Ампа?), которые строят рядом с заводом церковь, кабак,
больницу и публичный дом... Эти хозяева делят жизнь свою на две части:
одна проходит в разглагольствованиях о цивилизации, прогрессе, демокра-
тии; другая - в гнусной эксплуатации и разрушении нашего будущего, в
развращении нашего народа, истреблении других народов в Азии и Африке...
А после этого они идут в театр вздыхать над участью Масловой или дремлют
после обеда под сладкие мелодии Дебюсси... Нерадостно будет их пробужде-
ние! Бешеная ненависть "растет, накопляется! Катастрофа близка... Тем
лучше! Их гнусные лекарства служат лишь для того, чтобы поддерживать бо-
лезни. Придется прибегнуть к хирургическому вмешательству!
- А больной-то при этом уцелеет?
- Я штурмую болезнь. Не уцелеет - тем хуже для него!
Это было сказано в пылу гнева. Аннета улыбнулась. Филипп искоса гля-
нул на нее.
- Вас это не страшит?
- А я не больна, - сказала Аннета.
Он остановился и уже внимательно посмотрел на нее.
- Это видно. От вас так и веет здоровьем... С вами я отдыхаю от смра-
да физического и морального разложения. Нестерпимее всего моральное...
Простите мне эту желчную тираду! Я иду с заседания, где шайка тартюфов
обсуждала вопрос об официальном содействии болезням, то есть о гигиене.
Я задыхался от гнева и омерзения. И когда я увидел вас, такую гордую и
здоровую духом, увидел ваши ясные глаза, вашу смелую осанку, у меня поя-
вилось эгоистическое желание надышаться тем свежим воздухом, который вас
окружает. Ну, вот теперь мне легче. Спасибо!
- Ого! Вы уже и меня произвели в лекари! И это после всего, что вы
тут о них наговорили?
- Вы не лекарь. Вы - лекарство. Кислород.
- Любопытный у вас подход к людям!
- Я их разделяю на две категории: вдыхание и выдыхание, то есть те,
кто оздоровляет жизнь, и те, кто ее отравляет. Вторую категорию надо
убивать.
- Кого еще вы собираетесь убивать?
- Еще! - подхватил Филипп. - Вы находите, что достаточно с меня уби-
вать пациентов?
- Нет, нет, это у меня нечаянно вырвалось, - со смехом оправдывалась
Аннета. - Старая классическая закваска... А можно узнать, кто это вас
так рассердил сегодня?
- Не хочется и вспоминать об этом сейчас, когда мы вместе. Ну, я вам
расскажу в двух словах. Дело идет о целом квартале опасных домов, кото-
рые со времен нечистоплотного короля Генриха, сулившего крестьянину ку-
риный суп, являются рассадниками рака и туберкулеза. Результаты замеча-
тельные: за последние двадцать лет - восемьдесят процентов смертности! Я
сообщил об этом Санитарному комитету и потребовал радикальных мер: эти
дома государство должно выкупить у владельцев и снести. Сперва со мной
как будто согласились, предложили подать докладную записку. Я ее напи-
сал, прихожу - оказывается, оракулы уже на попятный: "Ваш доклад, доро-
гой и уважаемый коллега, производит сильное впечатление... Замечательный
документ... Надо будет об этом подумать... Посмотрим, посмотрим... Ко-
нечно, в этих домах умерло много людей, но действительно ли дома винова-
ты в их смерти?" Один показывает мне свидетельство (и когда только их
успели сфабриковать?), в котором подкупленные домовладельцем родственни-
ки умерших удостоверяют, что покойник получил билет на кладбище, когда
еще только сидел в пассажирском зале, или что рак был следствием нес-
частного случая. Другой не согласен с тем, что старые дома вреднее для
здоровья, чем новые, и уверяет, что они просторнее и в них больше возду-
ха, а в пример приводит свой собственный дом... Твердят, что не надо
крайностей: оздоровить дома - да, но снести - нет! Достаточно будет хо-
рошей очистки, и домовладельцы берутся сами произвести дезинфекцию.
"Притом мы бедны, ни гроша за душой, где взять деньги для выкупа домов?"
Небось нашлись бы деньги, если бы дело шло о новых пушках!.. А ведь рак
убивает лучше всякой пушки... Наконец, в довершение балаган, один из ав-
гуров заговорил о красоте: оказывается, лачуги, которые стоят со времен
этой старой свиньи Генриха, необходимо сохранить для искусства и исто-
рии!.. Я и сам люблю искусство, вы у меня можете увидеть немало прекрас-
ных картин и старых и новых мастеров. Но для меня древность не есть
признак красоты (если только речь идет не о какой-нибудь из наших прек-
расных дам). И все равно, если даже в старом прошлом есть своя красота,
я: не допущу, чтобы оно отравляло настоящее. Из всех видов лицемерия мне
больше всего противно лицемерие так называемых эстетов, которые выдают
свое бесплодие за высокое благородство. Насчет этого я тоже наговорил
там достаточно резкостей... В разгаре дебатов один коллега незаметно де-
лает мне знак, отводит в сторону и говорит: "Вы, видно, не знаете, что
этот домовладелец, этот червь, который питается трупами своих жильцов, -
близкий приятель председателя Главного комитета торговли и снабжения? Он
командует на выборах и создает коалиции. Он один из тех "серых кардина-
лов", которые царят во всяких демократических объединениях и на демокра-
тических банкетах, невидимый глава грязной клики франкмасонов, этих
"вольных каменщиков", которые не строят, а расшатывают здание нашей рес-
публики. И этот Друг народа не желает, чтобы народ переселяли из его мо-
гилы..." Слушайте, слушайте дальше, самое интересное: все это делается
под флагом филантропии. Под конец мне суют под нос петицию квартиронани-
мателей, весьма бойко написанную: протест против проекта их переселения
в другие дома! Ну, скажите, что я могу поделать один против всех? Гово-
рят, авгуры улыбаются. Что же, и я улыбался. Но я им заявил, что хорошую
шутку не следует держать про себя, и, так как я не эгоист, я завтра же
поделюсь ею с читателями "Матэн". Они подняли крик. Но я это сделаю.
Знаю, что будет! На меня накинутся все эти масоны. И уж, конечно, не
упустят случая и те наследники Гиппократа, которым недавно от меня дос-
талось. Они знают, чем мне насолить. Ну ничего, будем драться! Ведь так
вы сказали, госпожа воительница?.. Помните, тогда вечером у Соланж?..
Вам это, кажется, по душе?
- Да, бороться против несправедливости - это замечательно! Это я люб-
лю. Как жаль, что я не мужчина!
- Для этого не нужно быть мужчиной. Ведь вот и вам тоже пришлось бо-
роться...
- Да, и я на это ничуть не жалуюсь. Но я не хочу задыхаться. Удел
женщин - борьба в погребе. А вы - вы сражаетесь на открытом воздухе, на
вершине горы.
- Эге! У вас раздуваются ноздри, как у боевого коня, почуявшего по-
рох... Я так и знал... Я это заметил еще в тот вечер.
- В тот вечер вы насмехались надо мной.
- Вовсе нет. Мне это все знакомо и близко - как же я мог бы над вами
смеяться?
- Вы меня дразнили. И пробовали вызвать на откровенность...
- Да я сразу все увидел... И не ошибся.
- А все-таки сначала вы отнеслись ко мне с некоторым презрением.
- Черт возьми, как я мог думать, что у Соланж встречу такую, как вы?
- Ну, а вы-то сами? Вы как туда попали?
- Я - другое дело.
- Должно быть, вам нравится сентиментальность?
- Ага, теперь вы начинаете издеваться!.. Бедная Соланж! Не будем го-
ворить о ней! Я знаю все, что вы могли бы о ней сказать. Но Соланж - это
табу!
Аннета ничего больше не спросила, только посмотрела на него.
- Когда-нибудь я вам расскажу... Я ей многим обязан...
Они остановились. Пора было разойтись. Аннета сказала с улыбкой:
- Вы не такой злой, как кажетесь.
- А вы, может быть, не такая добрая!
- Значит, из нас двух получилась бы хорошая средняя величина.
Филипп заглянул ей в глаза:
- Хотите? Он не шутил. Кровь бросилась Аннете в лицо. Она не нашла
ответа. Взгляд Филиппа приковал ее и не отпускал. Сказал он что-нибудь?
Или не сказал ничего? Она не знала, но на его губах она прочла: "Я хочу
вас..."
Он поклонился и ушел.
Аннета осталась одна, вся в огне. Она шла, не замечая дороги, куда
глаза глядят, и через десять минут очутилась снова на том же месте, где
рассталась с Филиппом. Тут только она очнулась и увидела, что обошла
Люксембургский сад. Голова ее горела, три слова стояли в мозгу так от-
четливо, словно пылали огнем на черном фоне. Она сделала усилие, чтобы
стереть их... Произнес ли он эти слова?.. Ей вспомнилось бесстрастное
лицо Филиппа, и она попробовала в этом усомниться, но слова не исчезали.
Ее внутреннее сопротивление ослабло и вдруг сразу сломилось... Она поду-
мала: "Значит, судьба... Ну что ж!.. Я знала, что так будет..." Час на-
зад она восстала бы против таких мыслей, а сейчас почувствовала облегче-
ние. Жребий был брошен...
Она пришла к себе с ясной головой. Лихорадочное волнение сменилось
спокойной решимостью.
Она знала: если Филипп хочет, он своего добьется. Да и она ведь хочет
того же. Она свободна, ничто ее не связывает... Ноэми? По отношению к
Ноэми у нее есть только одна обязанность: не обманывать ее. И она обма-
нывать не станет. Она открыто возьмет... Свое?.. Это чужого-то мужа?..
Но слепая страсть нашептывала ей, что Ноэми его у нее украла.
Аннета не делала ничего, чтобы ускорить неизбежное. Она не сомнева-
лась, что Филипп придет. Она ждала.
И он пришел. Он выбрал такой час, когда ее можно было застать одну.
Идя отворять дверь, Аннета вдруг почувствовала, что ей страшно. Но она
сказала себе: "Так нужно!" - и отперла. Только бледность выдавала ее
волнение. Филипп вошел в комнату. Они стояли в нескольких шагах друг от
друга, и Филипп исподлобья смотрел на нее с серьезным выражением. После
некоторого молчания он сказал:
- Я люблю вас, Ривьер.
Слово "Ривьер" он произносил так, что в уме возникало представление о
речной волне.
Дрожа и не двигаясь с места, Аннета ответила:
- А я не знаю, люблю ли я вас... Думаю, что нет... Знаю только одно:
я ваша.
Улыбка осветила серьезное лицо Филиппа.
- Это хорошо, что вы не хитрите и не лжете. Я тоже сказал вам правду.
Он шагнул к ней. Аннета инстинктивно отступила и, наткнувшись на сте-
ну, беспомощно прижалась к ней спиной и ладонями обеих рук. Ноги у нее
подкашивались. Филипп остановился и в упор посмотрел на нее.
- Не бойтесь! - промолвил он, и в его суровых глазах мелькнула неж-
ность.
Спокойно, с оттенком презрения, тоном побежденного, который сдается,
Аннета сказала:
- Чего вы хотите от меня? Вам нужно мое тело? Я вам в этом не откажу.
Вам только оно и нужно?
Филипп сделал еще шаг и сел в низенькое кресло у ее ног. Платье Анке-
ты касалось его щеки. Он взял ее руку, безвольно покорную, вдохнул ее
запах, коснулся ее губами и, наклонясь, приложил эту руку сначала к сво-
ему лбу, потом к глазам.
- Вот чего я хочу.
Аннета ощутила под пальцами жесткую щетку коротко остриженных волос,
