выпуклость лба, биение пульса в виске. Этот властный человек отдавался
под ее защиту... Она склонилась к нему, Филипп поднял голову. Это был их
первый поцелуй.
В следующее мгновение он крепко обнял Аннету; Аннета упала подле него
на колени, не сопротивляясь, едва дыша. Но Филипп, несмотря на свою
страстность, не спешил воспользоваться победой. Он сказал:
- Хочу все. Ты мне нужна, как любовница, друг, товарищ, как жена...
вся целиком.
Аннета высвободилась из его рук. Перед ней вдруг встал образ Ноэми.
Только что она вычеркнула ее из своих мыслей. Но когда Филипп сделал то
же самое, она почувствовала что-то вроде возмущения. В ней было задето
чувство франкмасонской солидарности, объединяющее всех женщин, даже со-
перниц, против мужчины, который в лице одной оскорбляет их всех...
Она сказала:
- Этого вам хотеть нельзя. Вы принадлежите другой.
Филипп пожал плечами.
- Ничего ей не принадлежит.
- Ваше имя и верность.
- На что вам мое имя? Вы владеете всем остальным.
- Я за именем и не гонюсь, но верность мне нужна: я ее вам обещаю и
требую ее от вас.
- Что ж, я принимаю ваше условие.
Но Аннета, только что требовавшая от него верности, вдруг возмути-
лась:
- Нет, нет! Вы хотите изменить той, которая много лет делит с вами
жизнь, и обещаете верность мне, хотя видите меня всего в третий раз?
- Чтобы вас узнать, мне достаточно было вас увидеть даже не три раза,
а меньше.
- Нет, вы меня не знаете.
- Знаю. Жизнь научила меня быстро разбираться в людях. Ведь она про-
ходит, и ни одно мгновение не повторяется. Надо сразу решать, чего хо-
чешь, или ничего не хотеть. Вы проходите мимо, Ривьер, и после я вас не
возьму, я потеряю вас. Вот я вас и беру!
- А вдруг ошибетесь?
- Может, и ошибусь. Я знаю: желание нас ослепляет, и мы часто обманы-
ваемся. Но если бы мы отказались от желаний, вся жизнь была бы ошибкой.
Увидеть вас и не пожелать было бы такой ошибкой, которой я никогда не
простил бы себе.
- Да что вы знаете обо мне?
- Больше, чем вы думаете. Мне известно, что вы были богаты и теперь
бедны. Что у вас была счастливая молодость и что вы потеряли все, были
изгнаны из вашей среды, но не пали духом и боролись. Уж я-то знаю, како-
во это, - вести такую борьбу: я сам в течение тридцати лет изо дня в
день вел ее врукопашную и двадцать раз вот-вот готов был сдаться, хотя я
ко всему привык и с колыбели узнал гнусную нищету. А у вас нежная кожа,
вас в детстве баловали и ласкали. И все-таки вы держались стойко. Вы не
сдались, не пошли ни на какой малодушный компромисс. Вы не старались
увильнуть от борьбы каким-нибудь женским способом - прельщая мужчин или
избрав честный выход: брак по расчету.
- А вы думаете, что мне так уж часто его предлагали?
- Если нет, значит, даже самые ограниченные мужчины понимают, что вы
не из тех, кого покупают по контракту.
- Непродажная, да.
- Мне еще известно, что вы любили и родили ребенка, но не захотели
стать женой его отца. Какие чувства вами руководили - это ваше дело. Для
меня важно то, что вы посмели перед лицом трусливого света отстаивать
свое право - не на наслаждение, а на труд, право иметь сына, и, несмотря
на бедность, воспитали его сами, без чужой помощи. Вы не только отстояли
свои права - вы их осуществляли целых тринадцать лет. Я знаю по опыту,
что такое тринадцать лет труда и постоянных забот, а между тем вы стоите
предо мной несломленная, гордая, честная, без малейшего следа душевной
усталости. Есть два вида поражения: полная апатия и горечь... От второй
и я не спасся, а вы сумели избежать обеих... Мне, хорошо знакомому с
борьбой за жизнь, ясно, чего стоит такая женщина, как вы. Эта серьезная
улыбка, ясные глаза, спокойная линия бровей, эти неутомимые, честные ру-
ки, светлая гармония во всем, а внутри - палящий огонь, радостный трепет
борьбы всегда, даже когда вы бываете побеждены... "Ничего, мы еще повою-
ем!.." Неужели вы думаете, что такой человек, как я, не способен оценить
такую женщину, как вы, а оценив, не пой дет на все: чтобы завоевать
ее?.. Ривьер, вы мне нужны. Я хочу, чтобы вы были моей. Послушайте, я не
стану вас обманывать: хотя я и желаю вам добра, я не ради вас, а ради
себя хочу любить вас. И со мной вас ждут не радости, а скорее новые ис-
пытания... Вы не знаете моей жизни... Сядьте вот здесь подле меня, моя
прекраснобровая!..
Аннета села на пол и подняла глаза на Филиппа.
Он взял ее за руки и уже не выпускал их все время, пока говорил.
- Я завоевал себе имя, успех, у меня есть деньги и то, что они могут
дать. Но вы не знаете, как я этого добился и как теперь удерживаю за со-
бой. Я все вырывал силой и силой удерживаю. Я совершил насилие над своей
судьбой, - если верно, что есть судьба. Я пробился вопреки обстоя-
тельствам и воле людей. И никогда я не умел (да и не хотел) врачевать
раны, нанесенные мною чужому самолюбию, не старался, чтобы люди простили
мне мои удачи и растоптанные на ходу чужие интересы. Мои милейшие колле-
ги рассчитывали, что успех наконец подействует на меня как наркоз. Ниче-
го подобного не случилось. Они чувствуют, что я человек им чужой и,
сколько ни умасливай меня, не стану для них своим. Это потому, что я не
могу забыть чудовищный обман и несправедливость, которые видел по ту
сторону перегородки. У меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить
о лжи, царящей в нашем обществе, лжи, которую каста интеллигенции всегда
охраняла как самый верный пес, вопреки всему тому, чего от нее ждут и
что она сама себе приписывает. Не стоит говорить о тех немногих ловка-
чах, которые, замкнувшись в башне своего искусства и теорий, слывут за
людей, ничего не уважающих, но, выходя из своей башни, весьма вежливо
снимают шляпу перед царящей в мире глупостью. Я же совершаю неслыханное
безумие: не желаю с нею заигрывать! Я даже сейчас собираюсь в поход про-
тив некоторых священных обманов, которые тяжелым грузом ложатся на пле-
чи, и так уже согбенные нищетой, и обрекают тысячи людей на безысходные
муки. Меня, конечно, встретит лаем цербер о трех пастях, имя которым:
лицемерная мораль, лицемерный патриотизм, религиозное ханжество. Но об
этом я вам расскажу потом... Меня тоже ждет поражение, я это знаю, но
все-таки дерусь, потому что это нужно и еще потому, что люблю радость и
муки борьбы... Теперь вы понимаете, почему ваши слова в тот вечер были
для меня вестью, которую сердце подает сердцу... А вы этого и не подоз-
ревали! Да, ваши слова были предназначены для меня, и я хочу, чтобы гу-
бы, которые их произносили, тоже стали моими.
Аннета подставила ему губы. Он ласково сжал ее щеки своими сильными
руками.
- Ривьер, вы мне нужны. Я не надеялся, что найду вас. А теперь вы
моя, я вас не выпущу.
- Держите крепко! Смотрите, как бы я от вас не ускользнула!
- А я знаю, чем вас привязать: я предлагаю вам делить со мной мою
трудную жизнь, опасности, борьбу с врагами.
- Да, вы меня знаете... Но как вы можете предлагать мне то, что отда-
ли вашей Ноэми? Вы не имеете на это права!
- На что оно ей? Она ни о чем таком и слышать не хочет. Она изгоняет
из жизни правду, труд и страдания.
Аннета молча посмотрела на Филиппа, и он прочел в ее глазах вопрос,
которого она не задала.
- Вы думаете: "Так зачем же он на ней женился?.. ". Эта женщина всег-
да лжет, да, да, в ней все ложь, от корней волос до кончиков ногтей... А
самое главное, я ведь именно за это ее и взял! Я ее почти люблю за
это... Когда ложь - искусство, доведенное до совершенства, она стоит хо-
рошего театра... Разве мы не знаем, что театр, что почти всякое ис-
кусство лжет? Исключение составляют разве только несколько чудаков, ко-
торые смущают своим поведением собратьев по ремеслу, и те утверждают,
что эти люди не художники, что они только портят марку и сбивают цену...
Ну, а если в нашем обществе все ложь, так мы вправе требовать, чтобы
ложь была хотя бы приятна. Поэтому я предпочитаю жить и общаться с тем,
кто лжет красиво. Им меня не обмануть, я все вижу. Прелести Ноэми так же
поддельны, как ее чувства. Но подделка удалась! Она делает честь Ноэми.
Я наслаждаюсь ею по вечерам, когда прихожу домой со своей живодерни, где
вид и запах гнилого мяса оскорбляет глаз и отравляет дыхание. Ноэми -
весело журчащий ручей, и я в нем омываюсь. Пусть себе лжет! Какое это
имеет значение? Если бы она вдруг вздумала говорить правду, ей нечего
было бы сказать.
- Как вы жестоки! Она вас любит.
- Несомненно. Я ее тоже.
- А если вы ее любите, для чего вам я?
- Я люблю ее только так, как ей нужно.
- Это много.
- Много? Для нее, быть может. Но не для меня.
- Но смогу ли я дать вам то, что дает она?
- Вы? Вы не игрушка.
- А я жалею, что не могу быть игрушкой. Вся жизнь - игра.
- Да, но вы-то ведь верите в нее! Вы из тех игроков, которые очень
серьезно относятся к игре.
- И вы тоже.
- Ну, я сознательно иду на серьезную игру.
- А кто вам сказал, что я на нее не иду?
- Вот и отлично, будем вместе играть серьезно!
- Нет, я не хочу счастья, построенного на развалинах. Я сама страдала
и не хочу, чтобы из-за меня страдали другие.
- В жизни все покупается страданием. Таков уж закон природы - счастье
всегда строится на развалинах. И все в конце концов превращается в раз-
валины - по крайней мере все то, что построено!
- Не могу я на это решиться - сделать несчастной другую женщину. Бед-
ная Ноэми!
- Она меньше жалела бы вас, если бы ей нужно было вас растоптать.
- Я тоже так думаю. Но она вас любит. А убить любовь - преступление.
- Хотите вы или нет, с этим все кончено. Вы ее убили одним своим по-
явлением.
- Вы думаете только о себе!
- Когда любишь, всегда так бывает!
- Неправда! Вот я думаю и о себе, и о вас, и о женщине, которая вас
любит, и обо всем, что вам дорого, и о том, что дорого мне. Я хотела бы,
чтобы моя любовь для всех была радостью и благом.
- Любовь - поединок. Нельзя смотреть по сторонам, иначе ты погиб.
Смотрите прямо в глаза противнику, который стоит перед вами!
- Противнику? Это кому же?
- Мне.
- Ах, вам!.. Это меня не пугает. А вот Ноэми... Она мне не враг, она
не сделала мне ничего дурного. Как я могу разбить ей жизнь?
- Что же, по-вашему, лучше ее обманывать?
- Обманывать? Нет, уж лучше разбить жизнь ей... или себе: отказаться
от вас.
- Вы не откажетесь.
- Почем вы знаете?
- Такая женщина, как вы, не отступает из слабости.
- Почему из слабости? Может, это не слабость, а сила?
- Не вижу силы в отречении. Мы с вами любим друг друга. Я уверен, что
вы не уйдете от меня.
- Не ручайтесь!
- Но ведь вы меня любите?
- Люблю.
- Значит?..
- Значит... Вы правы, я не могу... я не в силах от вас отказаться!
- Значит?..
- Значит, будь что будет!..
Они все еще ничего не сказали "ей".
Аннета давала себе клятву, что не будет принадлежать Филиппу, пока не
поговорит с Ноэми. Но сила страсти взяла верх над ее решимостью. Страсти
нельзя назначать час, она сама его выбирает. И теперь уже Аннета удержи-
вала Филиппа от объяснения с женой. Ее страшила его неумолимость.
Филипп без зазрения совести мог бы обманывать Ноэми. Он не настолько
ее уважал, чтобы считать себя обязанным сказать ей правду. Но если бы
ему пришлось сказать правду, он сказал бы ее без всякой пощады. Когда им
владела страсть, он становился страшным человеком, до ужаса безжалост-
ным. Ничто, кроме его страсти, для него не существовало. Любовь его к
Ноэми была любовью господина к дорого стоящей рабыне - в сущности, Ноэми
ничем другим и не была для него. Как многие женщины, она с этим мири-
лась: когда рабыня держит в руках своего хозяина, что может сравниться с
ее властью? Она - все, до того дня, когда становится ничем. Ноэми это
