с ней и противоположностью. Вспоминала их встречи, этот союз противни-
ков, двойной пыл страсти и борьбы. Разве объятия и борьба не одно и то
же? И в этих воображаемых объятиях была такая чувственная сила, что обе-
зумевшая от любви Аннета изнемогала, как Леда, настигнутая лебедем. Бур-
ный поток страсти снова уносил ее, но теперь в нем крылось отчаяние. Она
переживала тот страх, который каждая женщина, созданная для любви, но
обделенная ею в жизни, познает на переломе лет: разрыв с любимым челове-
ком кажется ей прощанием с любовью навеки. В этот вечер Аннета, остав-
шись после ухода сына наедине со своей искалеченной любовью, металась в
муках душевной опустошенности. Неотступные думы об умершей навсегда люб-
ви, о напрасно прожитой жизни душили ее. Упорно возвращаясь, они не да-
вали ни минуты покоя. Напрасно Аннета пыталась чем-нибудь заняться: она
бралась за работу, бросала ее, вставала, садилась. Упав головой на стол,
она ломала руки. Навязчивая мысль сводила ее с ума. Она дошла до того
предела страданий, когда женщина готова на любые безумства, только бы
убежать от себя. Чувствуя, что теряет рассудок, Аннета в этом бреду ощу-
тила вдруг дикий порыв, страшное желание выбежать на улицу и, в ярости
самоунижения, надругаться над своей измученной душой и телом, отдавшись
первому встречному. Когда до ее сознания дошла эта чудовищная мысль, она
вскрикнула от ужаса. Но ужас как будто еще подстегнул постыдную мысль,
она не хотела отступать. Тогда Аннета так же, как ее сын, подумала о са-
моубийстве. Она знала, что уже не в силах будет отделаться от этого на-
важдения...
Она встала и пошла к двери. Но, проходя мимо открытого окна, вдруг
решила выброситься из него. В ней заговорил инстинкт целомудрия, стре-
мившийся спасти душу от осквернения. Ах эта мечтательная душа! Ум Аннеты
не был отуманен общепринятой моралью. Но инстинкт оказывался сильнее
ума, он судил вернее... Вся во власти противоречивых стремлений - к окну
или к двери, - она не смотрела по сторонам. Метнувшись к окну, она
сильно ударилась животом об угол буфета. Боль была так сильна, что у нее
захватило дух. Согнувшись, она схватилась обеими руками за ушибленное
место, испытывая какое-то острое злорадство от того, что удар пришелся
именно по животу, словно она хотела раздавить в своем теле распоряжавшу-
юся ею слепую и пьяную силу, бога-тигра... Затем наступила реакция. Без
сил упала Аннета в низенькое кресло между буфетом и окном. Руки у нее
были ледяные, лицо в поту. Сердце билось неровными толчками, все слабее
и слабее. Ей чудилось, что она летит куда-то в пропасть, в голове стуча-
ла одна мысль:
"Скорее! Скорее!.."
Она потеряла сознание.
Когда Аннета открыла глаза (сколько времени прошло? Несколько се-
кунд?.. Вечность?..), она лежала, запрокинув голову, как на плахе, упи-
раясь затылком в подоконник. Тело было втиснуто в угол между буфетом и
окном. И первое, что она увидела, были июльские звезды над темными кры-
шами... Божественный свет одной из них проник к ней в сердце...
Молчание ночи, непостижимое, бескрайнее, как убегающая вдаль равни-
на... Внизу на улице проезжали экипажи, в буфете дребезжали стаканы...
Аннета ничего не слышала... Она висела между небом и землей... "Бесшум-
ный полет"... "Она все не могла окончательно проснуться"...
Аннета медлила. Ей страшно было вернуться к тому, что она на миг ос-
тавила, - к безмерной усталости, мукам в тисках любви... "Любовь, мате-
ринство. Ожесточенный эгоизм, эгоизм природы, которой мало дела до моих
страданий, которая подстерегает мое пробуждение, чтобы терзать мне серд-
це... Ах, не просыпаться бы больше!.."
Но она все-таки очнулась. И увидела, что враг исчез. Отчаяния больше
не было... Нет, было, но уже не в ней, а вне ее, она словно слышала
его... О волшебство!.. О грозная музыка, открывающая неведомые просто-
ры!.. Аннета, как зачарованная, слушала звучавшие в воздухе рыдания, -
казалось, невидимые руки играют прелюдию Шопена "Судьба". Сердце ее пе-
реполнилось еще не изведанной радостью. Ничего общего не было между жал-
кой радостью нашей повседневной жизни, радостью, которая боится страда-
ний и держится только тем, что отвергает их, - и этой новой огромной ра-
достью, которая рождена страданием... Аннета слушала, закрыв глаза. Го-
лос смолк. Наступила тишина ожидания. И вдруг из глубины замученного
сердца вырвался дикий крик освобождения... Подобно алмазу, режущему
стекло, прочертил он светлой бороздой свод ночи. Аннета разбитая, изне-
могшая, на исходе ночи мук родила в себе новую душу...
Безмолвный крик улетел, кружась и исчез в бездне мысли. Аннета лежала
неподвижная и немая. Лежала долго. Наконец она поднялась. Шея болела от
твердого изголовья, ломило все кости. Но душа была освобождена.
Непреодолимая сила толкнула ее к столу. Она и сама еще не знала, что
будет делать. Сердце ширилось в груди. Она не могла хранить в себе то,
чем оно было полно. Она схватила перо и в неудержимом порыве стала изли-
вать свою скорбь в нескладных стихах:
Ты пришла, ты схватила меня - целую руку твою.
С любовью, с содроганием - целую руку твою.
Ты пришла меня уничтожить, Любовь, я это сознаю.
Мои колени дрожат! Приди! Уничтожь! - Целую руку твою.
Ты надкусишь плод и бросишь его: я сердце тебе отдаю!
Благословенны язвы укусов твоих! - Целую руку твою.
Ты хочешь всю меня: все взяв, все разгромив в бою.
Ты оставляешь одни обломки. - Целую руку твою.
В твоей руке, меня ласкающей, я гибель мою узнаю,
И я целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.
Рази меня! Убей меня! Я в страданье отраду пью,
Я в разрушенье пью свободу. - Целую руку твою.
Ты каждым взмахом рассекаешь старинных пут змею,
Ты мясо рвешь, ты цепи рвешь. - Целую руку твою.
О мой убийца, сквозь раны тела я жизнь мою струю,
Она вырывается из темницы. - Целую руку твою.
Я нива, взрытая тобой, я новую жизнь даю
Тобой посеянным зернам муки. - Целую руку твою.
О, сей щедрее святую муку! Я семя в груди затаю,
Чтоб в ней созрела вся мука мира. - Целую руку твою.
Целую руку твою. [57]
Буря. Волны морские разбиваются о скалы, душа полнится брызгами и ог-
нями, взлетает к небу пенной пылью страстей и слез...
Последний крик диких птиц - и душа снова на земле. Измученная Аннета
падает на кровать и засыпает.
Наутро от вчерашних горестей почти не осталось следа - они растаяли,
как снег на солнце...
Cosi la neve al sol si disigilla [58]
О них напоминала только блаженная боль во всем теле - усталость чело-
века, который боролся и знает, что победил!
Аннета чувствовала, что пресытилась страданиями. Горе - как страсть:
чтобы оно прошло, нужно им упиться, пережить его до конца. Но мало у ко-
го хватает на это мужества. Этот пес всегда голоден и зол, потому что
люди кормят его только крошками со своего стола. Побеждают страдание те,
кто дерзнул отдаться ему целиком, дерзнул сказать ему:
"Я принимаю тебя. И оплодотворю тебя".
Это мощное объятие творящей души грубо и плодотворно, как физическое
обладание...
Аннета увидела на столе написанные вчера строки и разорвала бумагу в
клочки. Эти бессвязные слова были ей сейчас так же нестерпимы, как и
чувства, в них выраженные. Ей не хотелось нарушать охватившее ее бла-
женство. Она испытывала такое облегчение, как будто путы ее ослабели,
как будто цепь только что разомкнулась... И, словно в блеске молнии,
встала в ее воображении эта цепь тягот, которые душа сбрасывает медлен-
но, одну за другой, проходя через ряд существовании, своих, чужих (это
одно и то же)... Аннета спрашивала себя:
"К чему, к чему это вечное влечение, привязанности, которые всегда
рвутся? К какому освобождению ведет меня путь желаний, обагренный
кровью?.."
Но это длилось мгновение. Зачем тревожиться о том, что будет? Оно
пройдет, как и все то, что было. Мы хорошо знаем: что бы ни случилось,
мы переживем! Есть народная поговорка, старые, полные героизма слова, в
которых звучат и мольба и вызов: "Да не взвалит нам господь на плечи
столько, сколько мы можем вынести!"
Она, Аннета, прошла через испытание, пережив его в один день!.. Те-
перь она отдыхала душой и телом...
То strive, to seek, not to lind, and not to yield.
"Это хорошо. Хорошо... Дни мои не прошли бесследно... А продолжение -
завтра!.."
Аннета встала с постели голая. Утреннее солнце над крышами, яркое ав-
густовское солнце заливало ее тело и всю комнату... Она чувствовала себя
счастливой... Да, счастливой, несмотря ни на что!
Все было такое же, как вчера: земля и небо, прошлое и будущее. Но то,
что вчера угнетало, сегодня излучало радость.
Марк вернулся поздно, была уже ночь. Повеселившись без матери, он те-
перь чувствовал себя виноватым в том, что оставил ее одну и что она
из-за него, должно быть, не спит до сих пор. Он знал, что Аннета не ля-
жет, пока он не вернется, и ждал ледяной встречи. Хотя ему было совестно
- или, вернее, именно поэтому - он уже на лестнице приготовился к оборо-
не. С вызывающим видом, с дерзкой усмешкой, но в глубине души далеко не
уверенный в себе, он достал из-под циновки ключ и отпер дверь. В кварти-
ре ничто не шелохнулось. Повесив в прихожей пальто, Марк подождал мину-
ту. Тишина. На цыпочках прошел он к себе в комнату и стал бесшумно раз-
деваться. У него отлегло от сердца. Утро вечера мудренее! Но, не успев
еще совсем раздеться, он вдруг встревожился. Тишина в комнате матери по-
казалась ему неестественной... (У него, как и у Аннеты, было живое вооб-
ражение, и он легко поддавался тревоге.) Что случилось?.. Он, конечно,
был за тысячу миль от каких бы то ни было подозрений о той сокруши-
тельной буре, которая разразилась в соседней комнате. Но он не понимал
мать, и она всегда вызывала в нем некоторое беспокойство: он никогда не
знал, что она думает. В страхе он, как был, босиком и в одной рубашке,
подошел к двери в комнату Аннеты, но, приложив ухо к скважине, сразу ус-
покоился. Мать была там и спала, тяжело и неровно дыша. Боясь, не забо-
лела ли она, Марк приоткрыл дверь и подошел к кровати. При свете уличных
фонарей он увидел, что Аннета лежит на спине. Распущенные волосы закры-
вали ей щеки, а лицо приняло то трагическое выражение, которое когда-то
по ночам так удивляло ночевавшую у нее Сильвию. Грудь бурно поднималась
и опускалась от тяжелого и шумного дыхания. Марк испытывал и страх и жа-
лость, глядя на это тело и смутно угадывая его страдания и усталость.
Нагнувшись к подушке, он позвал дрожащим шепотом:
- Мама!..
Услышав в глубоком сне этот зов, шедший словно издалека, Аннета на
миг очнулась и застонала. Мальчик испугался, отошел. Она снова затихла.
Марк вернулся к себе и лег. Усталость от треволнений этого дня и
свойственная его возрасту беззаботность взяли свое, и он проспал крепким
сном до утра.
Но, как только он открыл глаза, вернулись вчерашние мысли и тревога.
Его удивило, что так поздно, а матери не видно. Обычно она по утрам,
когда он был еще в постели, входила к нему в комнату (что его всегда
раздражало) - поздороваться и поцеловать его. Сегодня она не пришла, но
он услышал ее шаги в соседней комнате. И открыл дверь. Стоя на коленях,
Аннета вытирала пыль с мебели и не обернулась. Марк поздоровался; она
весело взглянула на него и сказала:
- Доброе утро, мой мальчик! И опять занялась своим делом, не обращая
на него внимания. Марк ожидал расспросов о вчерашнем вечере. Он терпеть
не мог этих расспросов. Но сегодня то, что Аннета ни о чем не спросила,
злило его. Она ходила по комнате, наводя порядок и одновременно одева-
ясь: ей пора было идти на уроки. Марк наблюдал мать в зеркале, перед ко-
торым она остановилась: под глазами круги, лицо еще утомленное, но глаза
блестят, губы улыбаются. Марк был поражен: он ожидал, что увидит ее пе-
