расплакаться. Под любопытным и насмешливым взглядом лакея он терял нить
мыслей. Его подталкивали к двери, но он глупо упирался, крича, что лакей
не смеет его трогать. Наконец лакей велел ему убираться вон и пригрозил,
если он не замолчит, вызвать швейцара, чтобы тот спустил его с лестни-
цы... Дверь захлопнулась. Терзаемый стыдом, взбешенный, Марк все стоял
на площадке, не решаясь уйти. И вдруг" машинально прислонившись к створ-
ке двери, почувствовал, что она плохо закрыта и подается под его тя-
жестью. Он толкнул ее и снова очутился в прихожей. Он хотел во что бы то
ни стало пробраться к Ноэми. В прихожей не было никого. Марк знал, где
комната Ноэми, и шмыгнул в коридор. Откуда-то из глубины его донесся го-
лос Ноэми. Она говорила слуге:
- Как этот мальчишка мне надоел!.. Ну его к черту! Очень хорошо, что
вы ему утерли нос...
Марк опомнился только на площадке лестницы. Он бежал. Он плакал,
скрежетал зубами, у него мутилось в голове. Задыхаясь, он присел на сту-
пеньке. Он не хотел, чтобы его на улице увидели плачущим. Отерев глаза и
успокоившись (под этим внешним спокойствием скрывались ярость и боль),
он машинально зашагал домой. Он был в полном отчаянии... Умереть! Да,
надо умереть! Жить больше нельзя! В жизни все так пошло и мерзко,
все-ложь, все, все лгут!.. Человеку нечем дышать... Переходя через Сену,
Марк подумал, не броситься ли ему в воду. Но его уже предупредил другой
несчастный. Набережные чернели, словно усеянные мухами: мужчины, женщи-
ны, дети, перегнувшись через перила, жадно глядели, как тащат из воды
утопленника. Какие чувства привлекли их сюда? Очень немногих - садизм,
кое-кого - жалость, громадное большинство - интерес к происшествиям,
праздное любопытство. А немало, вероятно, было здесь и таких, которые
смотрят на чужие страдания и смерть, чтобы вообразить себя в таком же
положении: "Вот так и я мучился бы", "Вот так и я буду умирать". Марк
видел только низменное любопытство зевак, и оно приводило его в ужас.
Убить себя? Да, но только не на людях! Сын Аннеты был похож на нее: та
же дикая стыдливость и гордость. Он не хотел, чтобы на него глазел этот
сброд, чтобы его, мертвого, тормошили чужие руки, чтобы липкие взгляды
оскверняли его наготу. Стиснув зубы, он быстро-быстро зашагал домой, ре-
шив покончить с собою там.
Во время одной из тех тщательных разведок, которые Марк производил в
квартире, когда матери не бывало дома, он нашел револьвер. Это был ре-
вольвер Ноэми, который Аннета после ее ухода подобрала с пола и с неп-
ростительной беспечностью сунула в открытый ящик стола. Марк взял его
себе и спрятал подальше. Решение было принято. А так как дети всегда что
задумают, то сразу и сделают, Марк решил тотчас осуществить свое намере-
ние. Войдя в квартиру так же бесшумно, как и вышел, он заперся у себя в
комнате и зарядил револьвер - он видел, как это делал один его лицейский
товарищ, немногим его старше, который таскал в кармане эту опасную иг-
рушку и на уроке греческого языка, держа револьвер под партой в зажатом
между колен портфеле, украдкой показывал заинтересованным соседям, как с
ним надо обращаться. Итак, оружие было заряжено. Марк был готов выстре-
лить... Но где? Надо так, чтобы не промахнуться. Самое лучшее - стрелять
стоя перед зеркалом... Но куда же он тогда упадет?.. Нет, лучше сесть за
стол, а зеркало поставить перед собой... Он снял зеркало с крюка и пос-
тавил на стол, подперев словарем. Вот так будет хорошо видно, куда стре-
лять. Он взял револьвер... Но в какое место целиться? В висок, - гово-
рят, это самое верное... Знать бы, очень ли будет больно...
Марк и не вспомнил о матери. Он был весь поглощен своей обманутой лю-
бовью, душевной мукой, приготовлениями. Он посмотрел на себя в зеркало и
расчувствовался: бедный Марк!.. Ему захотелось, раньше чем исчезнуть,
поведать людям, сколько он выстрадал из-за них и как он их презирает...
Хотелось отомстить за себя, вызвать сожаления, восхищение... Он вырвал
страницу из ученической тетради, сложил ее криво (он торопился) и своим
нетвердым, детским почерком начал старательно выводить:
"Не могу больше жить, потому что она меня обманула. Все люди злы. Я
ничего больше не люблю, и лучше мне умереть. Все женщины лгуньи. Они
подлые. Они не умеют любить. Я ее презираю. Когда будете меня хоронить,
положите мне на грудь бумагу и напишите на ней: "Я умираю из-за Ноэми".
Написав это дорогое имя, Марк расплакался и зажал рот платком, чтобы
заглушить всхлипывания. Потом вытер слезы, перечел написанное и серьезно
сказал себе:
- Я не должен ее компрометировать.
Он разорвал листок и стал писать другую записку. Как он ни старался
писать ровно, полные отчаяния строчки ракетами взлетали вверх. Дойдя до
фразы: "Они не умеют любить", он добавил: "А я умели потому умираю".
Несмотря на все свое горе, он был очень доволен этой фразой, она его
почти утешила. Он стал добрее к тем, кого оставлял на земле, и закончил
письмо великодушными словами:
"Я прощаю всем вам".
Потом подписался. Через несколько секунд все будет кончено, он изба-
вится от всего! Марк заранее представлял себе, какое сильное впечатление
произведет его смерть.
Но в то время, как он старательно выводил пером росчерк своей подпи-
си, который в первый раз вышел плохо, за его спиной внезапно распахну-
лась дверь. Он едва успел прикрыть руками револьвер и бумагу. Аннета
увидела только зеркало, прислоненное к словарю, и подумала, что Марк лю-
буется собой. Она не сделала ему никакого замечания. Видимо, страшно ус-
талая, она слабым голосом сказала Марку, что забыла купить молока к обе-
ду и было бы очень хорошо, если бы он за ним сбегал, чтобы ей не приш-
лось спускаться и опять подниматься на шестой этаж. А у Марка была
только одна мысль: как бы мать не увидела того, что он закрывал руками.
И, боясь двинуться с места, он ответил резко, что ему некогда, он занят.
Аннета, грустно усмехнувшись, вышла и закрыла за собой дверь.
Марк слышал, как она медленно шла вниз по лестнице. Он вспомнил, ка-
кой у нее был убитый вид, и почувствовал угрызения совести. Ее усталое
лицо и голос хватали за сердце. Марк торопливо бросил револьвер в ящик
стола, спрятал под грудой книг свое "прощание с жизнью" и выбежал на
лестницу. Он догнал мать и сердито крикнул ей, что сам пойдет за моло-
ком. Аннета вернулась. Она подумала, что мальчик не такой уж бессердеч-
ный, как ей кажется, и на душе у нее стало легче. Но ее очень огорчала
грубость и резкость Марка. Боже, как мало в нем нежности! Что ж, тем
лучше для него! Он меньше будет страдать в жизни.
К тому времени, когда Марк вернулся, он уже совсем забыл о своем ре-
шении покончить жизнь самоубийством. Он без всякого удовольствия увидел
на столе плохо прикрытое знаменитое "завещание" и поспешно сунул его на
дно какой-то коробки. Теперь он гнал от себя гнетущую мысль о самоу-
бийстве. Он чувствовал, какой низостью и жестокостью это было бы по от-
ношению к матери, состояние которой его встревожило. Но свою заботли-
вость он проявлял в довольно неуклюжей форме. Он не сумел спросить так,
как следовало бы, Аннета не сумела ответить. Из ложного самолюбия Марк
скрывал свои истинные чувства, и могло показаться, что вопросы о ее здо-
ровье он задает, неохотно выполняя долг вежливости. Аннета, такая же
гордая, как и он, не хотела его тревожить и уклонилась от разговора.
Снова оба замкнулись в молчании. Успокоившись, Марк уже считал себя
вправе сердиться на мать за то, что ради нее отказался от самоубийства.
В глубине души он отлично знал, что у него нет больше ни малейшего жела-
ния стреляться, но надо же было выместить на ком-нибудь пережитую обиду
и боль! А срывать злость удобнее всего на матери: она ведь всегда тут,
под рукой, и она все стерпит.
Так мать и сын оставались замурованными каждый в своем горе. И Марк,
которого собственное горе уже начинало тяготить, чувствовал, как в нем
растет досада на мать за ее печальный вид. Он очень обрадовался, услышав
в прихожей звонок Сильвии (ему хорошо знакома была ее манера звонить).
Сильвия пришла, чтобы взять его с собой на вечер Айседоры Дункан: она
теперь увлекалась балетом. Хотя Марк считал своим долгом отныне хранить
и в душе и на лице (прежде всего на лице) роковую печать пережитого
страдания, он не мог скрыть удовольствие, когда представилась возмож-
ность вырваться из дому. Он побежал одеваться, оставив дверь открытой,
чтобы не пропустить ничего из веселой болтовни тетки, которая, как
только вошла, принялась рассказывать какую-то скабрезную историю. Аннета
слушала и, как ни тяжело было у нее на душе, заставляла себя улыбаться,
а про себя думала:
"И эта самая женщина только год назад рыдала над трупом своего ребен-
ка! Неужели она все забыла?"
Аннета не завидовала этой душевной гибкости. А смех ее сына, из дру-
гой комнаты вторивший остротам Сильвии, свидетельствовал, что Марк спо-
собен так же легко забывать. Огорченная таким бездушием, Аннета не зна-
ла, что она тоже обладает этим чудесным и жестоким даром. Когда Марк по-
явился из своей комнаты, сияющий, совсем одетый, она не могла скрыть су-
ровое неодобрение. Марка выражение ее лица задело больше, чем самый рез-
кий выговор. Мстя матери преувеличенной веселостью, он вел себя очень
шумно и так торопился уйти, что забыл даже попрощаться с нею. Он вспом-
нил об этом уже на лестнице. Не вернуться ли? Нет, поделом ей! Он был на
нее сердит. Какое облегчение весь вечер не встречать ее укоризненных
взглядов, а главное - оставить позади гнетущую атмосферу их дома и все
тягостные треволнения сегодняшнего дня!.. Какой это был бесконечный
день!.. За несколько часов Марк прожил целую жизнь, нет, несколько жиз-
ней, познал верх блаженства и бездну отчаяния... Такое бремя могло хоть
кого раздавить! Но для гибкой натуры этого юнца оно было не тяжелее, чем
птица для ветки. Вспорхнет птица - и вот уже ветка распрямилась и весело
качается на ветру. Отлетели и радости и горести минувшего дня. Остается
лишь воспоминание. Мальчик спешит отогнать и его, открывая сердце новым
радостям и печалям.
Но Аннета не могла знать, что происходит в душе Марка, и так как она
тоже была человеком с сильными страстями и поэтому все преувеличивала,
то поведение Марка целиком отнесла на свой счет. Радость, с какой он
убежал от нее, поразила ее в самое сердце. Прислушиваясь к его смеху на
лестнице, она решила, что сын ее ненавидит, что он ею тяготится. Да, да,
это по всему видно! Он жаждет от нее избавиться. Если бы она умерла, он
был бы счастливее, чем теперь... Счастливее!.. Да и для нее смерть была
бы счастьем. Нелепая мысль, что ее сын, ее мальчик, мог желать ее смер-
ти, больно резнула Аннету по сердцу. (Нелепая ли? Как знать? Какой ребе-
нок в минуту исступления не желал смерти своей матери?..) Эта страшная
мысль пришла в час, когда Аннета держалась за жизнь уже слабеющей рукой,
и была для нее смертельным ударом.
Она и без того была сегодня истерзана любовной горячкой. Сейчас, ког-
да решение было принято и осуществлено, когда она выполнила долг перед
собой и непоправимое свершилось, у нее не хватало сил выдерживать натиск
внутреннего врага. И вражеские полчища ринулись на нее.
Она была их сообщницей. Она открыла им ворота. Когда все потеряно,
человек имеет право хотя бы упиваться своим отчаянием! "Мое страдание
никого не касается, оно только мое, так отдамся же я ему целиком! Серд-
це, истекай кровью! Я вонзаю в тебя нож, заставляю снова увидеть все,
что ты утратило!" Воображение Анкеты лихорадочно работало, рисуя ей Фи-
липпа как живого. Он был тут, перед ней, она говорила с ним, касалась
его. Видела снова все то, что любила в нем, что привлекало ее сходством
