вал с умершими, находил скрытые вещи, не бывал никогда в церкви, ел
вместе с цыганами... словом, трудно сказать, что может случиться с тем,
кто проведет нынешнюю ночь в часовне. Хоть убейте, а мы не остались бы
там. Взгляните на Цинабра! Его не впускают в священное место, и он целый
день пролежал у двери, не евши, не двигаясь и не воя. Он прекрасно пони-
мает, что там его хозяин и что он мертв. Потому-то пес ни разу и не про-
сился к нему. Но как только пробило полночь, тут он стал метаться, обню-
хивать, скрестись в дверь и подвывать, словно чувствуя, что хозяин его
там не один и не лежит покойно.
- Вы жалкие глупцы! - с негодованием ответила Консуэло. - Будь у вас
сердце потеплее, умишко ваш не был бы так слаб! - и она вошла в часовню,
к великому изумлению и ужасу трусливых сторожей.
Днем Консуэло не хотела видеть Альберта. Она знала, что он окружен
всей пышностью католической обрядности, и боялась разгневать его душу,
продолжавшую жить в ее душе, принимая хотя бы внешнее участие в обрядах,
которые он всегда отвергал. Консуэло ждала этой минуты. Приготовившись к
мрачной обстановке, какою должна была окружить покойного католическая
церковь, она подошла к катафалку и стала глядеть на Альберта без страха.
Она сочла бы оскорблением дорогих, священных останков проявить чувство,
которое было бы так тяжело умершим, если бы они могли узнать о нем. А
кто может нам поручиться, что их душа, оторвавшись от трупа, не видит
нашего ужаса и не испытывает из-за этого горькой скорби? Боязнь мертвых
- отвратительная слабость. Это самое обыденное и жестокое кощунство. Ма-
тери этой боязни не знают.
Альберт лежал на ложе из парчи, украшенном по четырем углам фамильны-
ми гербами. Голова его покоилась на подушке черного бархата, усеянного
серебряными блестками. Из такого же бархата был сооружен балдахин. Трой-
ной ряд свечей освещал его бледное лицо, спокойное, чистое, мужествен-
ное; казалось, будто он мирно спит. Последнего из Рудольштадтов, по обы-
чаю их семьи, одели в древний костюм его предков. На голове была графс-
кая корона, сбоку - шпага, в ногах - щит с гербом, а на груди - распя-
тие. Длинные волосы и черная борода довершали его сходство с древними
рыцарями, чьи изваяния, распростертые на могилах его предков, покоились
вокруг. Пол был усыпан цветами, и благовония медленно сгорали в позоло-
ченных курильницах, стоявших по четырем углам его смертного ложа...
В течение трех часов Консуэло молилась за своего супруга, созерцая
его величественное спокойствие. Смерть, придав его лицу несколько более
темный оттенок, мало изменила его, и Консуэло, любуясь его красотой, по-
рою забывала, что он перестал жить. Ей чудилось даже, что она слышит его
дыхание, а когда она отходила на минуту, чтобы подбросить благовоний в
курильницы и сменить свечи, ей казалось, будто она слышит слабый шорох и
видит легкое колебание занавесей и драпировок. Тотчас же она возвраща-
лась к нему, но, глядя на холодные уста и угасшее сердце, отрешалась от
мимолетных безумных надежд.
Когда часы пробили три, Консуэло поднялась и поцеловала в губы своего
супруга; это был ее первый и последний поцелуй любви.
- Прощай, Альберт! - проговорила она громко, охваченная религиозным
экстазом. - Ты теперь, без сомнения, читаешь в моем сердце. Нет больше
туч между нами, и ты знаешь, как я тебя люблю. Ты знаешь, если я и поки-
даю твои священные останки и предоставляю их твоей семье, которая завтра
придет взирать на тебя, и покидаю, уже не падая духом, то это не значит,
что я расстаюсь с вечной памятью о тебе и перестаю думать о твоей неру-
шимой любви. Ты знаешь, что не забывчивая вдова, а верная жена уходит из
твоего дома и уносит тебя навеки в своей душе. Прощай, Альберт! Ты верно
сказал: "Смерть проходит между нами и, по видимости, разлучает нас
только для того, чтобы соединить в вечности". Преданная вере, которую ты
преподал мне, убежденная, что ты заслужил любовь и благодать твоего бо-
га, я не плачу о тебе, и никогда в моих мыслях не явишься ты мне в лож-
ном и нечестивом образе покойника. Нет смерти, Альберт! Ты был прав,
сердце мое чувствует так, раз теперь я люблю тебя больше, чем когда-ли-
бо!
Когда Консуэло произносила последние слова, опущенные сзади занавеси
балдахина вдруг заколебались, приоткрылись, и в них показалось бледное
лицо Зденко. В первую минуту она испугалась, привыкнув смотреть на него
как на своего смертельного врага. Но в глазах Зденко светилась кротость,
и, протягивая ей поверх смертного ложа свою грубую руку, которую она не
колеблясь, пожала, он, улыбаясь, сказал:
- Бедняжка моя! Помиримся над его ложем сна! Ты доброе божье созда-
ние, и Альберт доволен тобой. Поверь, он счастлив в эту минуту; он так
хорошо спит, милый Альберт! Я простил его, ты видишь. Я снова пришел к
нему, как только узнал, что он спит. Теперь уж больше я его не покину,
уведу его завтра в пещеру, и там мы снова будем говорить с ним о Консуэ-
ло - Consuelo de mi alma. Иди отдохни, детка! Альберт не один: Зденко
тут, всегда тут. Ему ничего не нужно. Ему так хорошо со своим другом.
Несчастье отвращено, зло уничтожено, смерть побеждена... Трижды счастли-
вый день настал... "Обиженный да поклонится тебе!.."
Консуэло была больше не в силах выносить детскую радость несчастного
безумца. Она нежно с ним простилась и когда открыла дверь часовни, Ци-
набр бросился к своему старому другу и, радостно лая, стал без конца об-
нюхивать его.
- Бедный Цинабр, иди! Я спрячу тебя под кровать твоего хозяина, - го-
ворил Зденко, лаская его с такой нежностью, словно он был его ребенком.
- Иди, иди, мой Цинабр! Вот мы все трое и соединились! Больше уж не
расстанемся!
Консуэло отправилась будить Порпору. Потом на цыпочках вошла в комна-
ту Христиана и стала между его кроватью и кроватью канониссы.
- Это вы, дочь моя? - спросил старик, не выказывая при этом никакого
удивления. - Очень счастлив вас видеть. Не будите моей сестры, - она,
слава богу, хорошо спит. Идите отдохните вы. Я совсем покоен. Сын мой
спасен; скоро и я поправлюсь.
Консуэло поцеловала его седые волосы, его морщинистые руки и скрыла
от него свои слезы, которые могли, быть может, вывести его из заблужде-
ния. Она не решилась поцеловать канониссу, заснувшую наконец впервые
после месяца бессонных ночей.
"Бог положил предел и горю в самой чрезмерности его, - подумала Кон-
суэло. - О! Если б эти несчастные могли подольше оставаться во власти
благодетельной усталости!"
Полчаса спустя решетка подъемного моста замка Великанов опустилась за
Порпорой и Консуэло, чье сердце разрывалось на части оттого, что ей
пришлось покинуть этих благородных стариков. И она даже не подумала, что
грозный замок, где за столькими рвами и решетчатыми воротами было скрыто
столько богатств и столько страданий, стал достоянием графини фон Ру-
дольштадт...
Те из наших читателей, которые слишком устали, следуя за Консуэло
среди ее бесконечных приключений и опасностей, могут теперь отдохнуть.
Те же, менее многочисленные, конечно, у которых еще хватает мужества,
узнают из следующего романа о продолжении странствований Консуэло и о
том, что случилось с графом Альбертом после его смерти.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Во имя отца, и сына, и святого духа (лат.).
2. Аминь (лат.).
3. Хорошо, синьор профессор (итал.).
4. Морскими цветами (итал.).
5. Господин профессор (тал.).
6. Разные сорта дешевых ракушек, любимое кушанье простого народа в
Венеции. (Прим. автора.)
7. Школе (итал.).
8. Счастливой ночи (итал.).
9. Преемницу (итал.).
10. Никколо Порпора давал там уроки пения и композиции принцессе Сак-
сонской, впоследствии французской дофине, матери Людовика XVI, Людовика
XVIII и Карла X. (Прим. автора.)
11. Безмерное небо глаголет
Творца-вседержителя славу;
И свод лучезарный вещает
По всей беспредельной вселенной
О том, как велики и дивны
Деянья господней десницы (итал.).
12. Дьяволица (итал.).
13. Любители музыки (итал.).
14. Белокурого, курчавого и пухленького (итал.).
15. Любовница Дзустиньяни (итал.).
16. Друзья мои, это чудо (итал.).
17. Ученицы-цыганочки (итал.).
18. Утешение, утешение, утешение моей души! (исп.)
19. Из бездны воззвал к тебе (лат.).
20. "Те Deum laudamus - "Тебя, бога, хвалим" (лат.).
21. Ваша светлость (шал.).
22. "Шаг на Парнас" (лат.).
23. Счастье (итал.).
24. О утешение души моей... (исп.)
25. Да здравствует свобода! (итал.)
26. Так итальянцы прозвали Иоганна Адольфа Гассе, по происхождению
саксонца. (Прим. автора.)
27. Монашеская латынь (тал.).
28. Приятное ничегонеделание (тал.).
29. Ах я несчастная! (итал.).
30. Сердце мое раздираемо... (итал.)
31. Иди, сын мой, ты первый музыкант мира (итал.).
32. Ах, дорогая! (итал.)
33. Дочь моя (итал.).
34. Это Юдифь? (итал.)
35. Задумчивый (итал.).
36. "Аттилий Регул" (итал.).
37. Римляночка! (итал.)
38. Первого придворного поэта (итал.).
39. Любезнейшую подругу (итал.).
40. "Дабы он мог сберечь свои очи" (итал.).
41. "Изъявление дружеских чувств гораздо ценнее золота!" (итал.)
42. Весна настала снова,
Природа вся в цвету,
И веет тихий ветер
И шелестит в лесу.
Деревья зеленеют
И травка на лугу,
Лишь я в печальном сердце
Покоя не найду (итал.).
43. Нет, Береника, всего твоего сердца ты не открываешь... (итал.)
44. ...А тебе мало того, что ты знаешь о моих приключениях? (итал.)
45. ...А тебе мало того, что ты знаешь о стольких приключениях?
46. Вам открыты тайны сердца,
И вы знаете, о боги,
Как чисты мои желанья
И безвинно состраданье (итал.).
47. Первая певица (итал.).
48. Если для проницательного взора все имеет свою красоту, то это,
так сказать, чистилище театра, скрытое за сценой, может поразить вообра-
жение больше, чем пресловутые эффекты на сцене, освещенной и разукрашен-
ной во время представления. У меня не раз возникал вопрос: в чем заклю-
чается эта красота и удастся ли мне описать ее, если бы мне захотелось
передать эту тайну чужой душе? "Как? - скажут мне. - Разве может внешний
облик предметов, лишенных красоты, формы, порядка и освещения, принять
такой вид, который заинтересовал бы взоры и ум?" Только художник может
ответить: "Да, я это понимаю". Вспомним картину Рембрандта "Философ в
раздумье": огромная комната, бесконечные лестницы, уходящие неизвестно
куда, неясные проблески света, то вспыхивающие, то потухающие неизвестно
почему в разных планах картины; неопределенная и в то же время четкая
сцена, густой коричневый колорит, повсюду разлитый то более темными, то
более светлыми тонами, волшебство светотени, игра световых лучей, падаю-
щих на самые незначительные предметы, на какой-нибудь стул, кувшин, мед-
ную вазу. И вдруг все эти предметы, не заслуживающие внимания, а тем бо-
лее изображения в живописи, становятся такими интересными, даже своеоб-
разно красивыми, что вы не в силах оторвать от них взора. Они наполни-
лись жизнью, они существуют, они достойны существования, ибо художник
прикоснулся к ним своей волшебной палочкой, заронил в них искру солнеч-
ного луча, сумел протянуть между ними и собою призрачный и таинственный
покров - тот воздух, который мы видим и вдыхаем, проникая в него и пог-
ружаясь воображением в глубину полотна. И вот, когда случается в
действительности натолкнуться на подобную картину, хотя бы составленную
из еще более презренных предметов - разбитых досок, изодранных лос-
кутьев, закопченных стен - и если бледный свет осторожно проникает туда,
если светотень придает им художественный эффект, таящийся в слиянии и
гармонии всего существующего без активного человеческого участия, - че-
