свести нас, чтобы поговорить об этом деле. Он боится меня. Но он хочет,
чтобы я сделал первый шаг. Не тут-то было!"
- Да нет, - ответил я равнодушно. - Он ведь, в сущности, мало знает.
Как ни странно, но я знаю больше о его собственном участии в экспедиции,
чем он сам.
Это был хорошо рассчитанный удар, и Ромашка, который все-таки был
тупица, хотя и сильно развился, вдруг открыл рот и посмотрел на меня с
откровенным затруднением.
"Катя, Катя", - подумал я и почувствовал, что у меня сердце сжимается
от обиды за нее, за себя.
- Да-а, - протянул Ромашка. - Такие-то дела.
- Да, такие дела.
Мы подошли к столу, и разговор прекратился. С трудом я досидел до
конца этот вечер - только ради Ивана Павлыча, чтобы его не обидеть. У меня
было неважное настроение, и очень хотелось выпить, но я выпил только одну
рюмку - за юбиляра.
Ромашка произнес этот тост. Он поднялся и долго, с достоинством ждал,
когда за столом станет тихо. Самодовольное выражение мелькнуло на его
лице, когда одна фраза вышла особенно складно. Он сказал что-то насчет
"дружбы, связывающей всех учеников нашего дорогого юбиляра". При этом он
обратился ко мне и поднял рюмку, показывая, что пьет и за меня. Я тоже
вежливо приподнял рюмку. Должно быть, у меня был при этом не очень
приветливый вид, потому что Иван Павлыч внимательно посмотрел сперва на
него, потом на меня и вдруг - я не сразу вспомнил, что это значит, -
положил руку на стол и показал на нее глазами. Рука поднялась, похлопала
по столу и спокойно опустилась. Это был наш старый условный знак. Не
волноваться! Мы оба одновременно рассмеялись, и мне стало немного веселее.
Глава третья
БЕЗ НАЗВАНИЯ
В этот день у меня было назначено свидание с одним работником
"Правды": я хотел рассказать ему о своих находках. Два раза он откладывал
- все был занят; наконец позвонил, и я поехал в "Правду".
Это был длинный внимательный дядя в очках, немного косой, так что все
время казалось, что он смотрит в сторону и думает о чем-то своем.
"Некоторым образом спец по летчикам", - сказал он. Кажется, он искренне
заинтересовался моим рассказом, во всяком случае, со второго слова стал
записывать что-то в блокнот. Он заставил меня нарисовать мой способ
крепления самолета во время пурги и сказал, что я должен послать об этом
статью в журнал "Гражданская авиация". Тут же он позвонил в "Гражданскую
авиацию" и сговорился, кому и когда я сдам материал. Он очень хорошо понял
- так мне показалось - значение экспедиции "Св. Марии" и сказал, что
сейчас, когда у всех к Арктике такой огромный интерес, это своевременная и
нужная тема.
- Но об этом уже была статья, - сказал он. - Помнится, в "Советской
Арктике".
- В "Советской Арктике"?
- Да, в прошлом году.
Это была новость! Статья об экспедиции капитана Татаринова в
"Советской Арктике" в прошлом году?
- Я не читал этой статьи, - сказал я. - Во всяком случае, автор не
знает того, что знаю я. Я разобрал дневники штурмана - единственного члена
экспедиции, который добрался до Большой Земли.
В эту минуту я понял, что передо мной настоящий журналист. У него
вдруг заблестели глаза, он стал быстро записывать и даже сломал карандаш.
Очевидно, это было что-то вроде сенсации. Он так и сказал:
- Да это сенсация!
Потом запер свой кабинет на ключ и повел меня к "начальству", как он
объявил в коридоре.
У "начальства" я кратко повторил свой рассказ, и мы условились:
а) что я завтра принесу дневники в редакцию,
б) что "Правда" пошлет на мой доклад сотрудника и
в) что я напишу о своих находках статью, а там уже "мы посмотрим, где
ее напечатать".
Мне нужно было поговорить в "Правде" и о розысках экспедиции, но я
почему-то решил, что это особый вопрос, не имеющий отношения к печати.
Жаль, потому что журналисты посоветовали бы, к кому обратиться в
Главсевморпути, а может быть, даже позвонили бы по телефону.
Я просидел в приемной часа два - все дожидался чести увидеть одного
из секретарей Главного управления. Наконец дождался. Меня провели в
кабинет, и тут я просидел еще полчаса. Секретарю было некогда: в кабинет
поминутно заходили моряки, летчики, радисты, инженеры, столяры, агрономы,
художники, - и все время нужно было делать вид, что он прекрасно
разбирается в авиации, агрономии, живописи и радио. Наконец он обратился
ко мне.
- Исторически интересно, - сказал он, когда я кое-как окончил свой
рассказ. - У нас другие задачи, более современные.
Я возразил, что прекрасно понимаю, что задача Главсевморпути отнюдь
не заключается в поисках пропавших экспедиций. Но поскольку в этом году к
Северной Земле отправляется высокоширотная экспедиция, вполне можно дать
ей небольшое параллельное задание - обследовать район гибели капитана
Татаринова.
- Татаринов, Татаринов... - припоминая, сказал секретарь. - Он об
этом писал?
Я возразил, что он не мог об этом писать, так как экспедиция вышла из
Петербурга приблизительно двадцать лет тому назад и последнее полученное
известие было от 1914 года.
- Хорошо, тогда какой же Татаринов об этом писал?
- Татаринов - это капитан, - объяснил я терпеливо. - Он вышел осенью
1912 года на шхуне "Святая Мария" с целью пройти Северным морским путем,
то есть тем самым Главсевморпутем, в управлении которого мы находимся.
Экспедиция не удалась, но попутно капитаном Татариновым были сделаны
важные географические открытия. Есть все основания утверждать, что
Северная Земля, например, была открыта им, а не Велькицким.
- Ну да, совершенно верно, - сказал секретарь. - Об этой экспедиции
была статья, и я ее читал.
- Чья статья?
- По-моему, тоже Татаринова. Экспедиция Татаринова, статья
Татаринова. Так что же вы предлагаете? Я повторил свое предложение.
- Ладно, напишите докладную записку, - сказал секретарь таким тоном,
как будто он сожалел, что мне придется писать это докладную записку, а
потом она останется лежать у него в столе...
Я вышел.
Это не могло быть совпадением! В книжном магазине на улице Горького я
перелистал все номера "Советской Арктики" за прошлый год. Статья
называлась "Об одной забытой полярной экспедиции" - название моего
доклада! - и была подписана: "Н.Татаринов". Ее написал Николай Антоныч!
Это была большая статья, написанная в духе воспоминаний, но в то же
время с научным оттенком. Она начиналась рассказом о том, как летом 1912
года в Петербурге, у Николаевского моста, стояла шхуна "Св. Мария": "Еще
свежа была белая краска на ее стенах и потолках, как зеркало, блестело
полированное красное дерево ее мебели, и ковры украшали полы ее кают.
Кладовые и трюм были набиты всевозможными запасами. Чего только там не
было! Орехи, конфеты, шоколад, различные консервированные компоты,
ананасы, ящики с варенье и, печенье, пастила и много другого - вплоть до
самого существенного, до консервированного мяса и целых штабелей муки и
крупы".
Было смешно читать, как Николай Антоныч начинал, прежде всего, с
продовольствия, - для меня это было лишней уликой. Но дальше он писал
поумнее. Указывая, что экспедиция была снаряжена на общественные средства,
он скромно намекал, что именно ему впервые пришла в голову мысль "пройти
по стопам Норденшельда". Он с горечью указывал на препятствия, которые
чинила ему реакционная печать и морское министерство. Он приводил надпись,
которую сделал морской министр на рапорте о том, что "Св. Мария" пропала
без вести: "Жаль, что капитан Татаринов не вернулся. За небрежное
обращение с казенным имуществом я бы немедленно отдал его под суд".
С еще большей горечью он писал о том, как архангельские промышленники
обманули его брата, подсунув ему плохих, невыезженных собак, едва ли не
проданных уличными мальчишками "по двугривенному за пару", и как вообще
пошатнулась организация всего дела, только что Николай Антоныч вследствие
болезни был вынужден отойти от него. Он не называл фамилий промышленников
- еще бы! Только один из них был обозначен буквой В. Николай Антоныч
обвинял В. в том, что тот нажился на поставках мяса, которое пришлось
выбросить в море, еще не дойдя до Югорского Шара.
Эта часть статьи была написана со знанием дела. Николай Антоныч даже
приводил цитату из Амундсена: "Удача любой экспедиции полностью зависит от
ее снаряжения", - и блестяще доказывал справедливость этой мысли на
экспедиции своего "покойного брата". Он приводил отрывки из писем
"покойного брата", который горько жаловался на торгашей, воспользовавшихся
тем, что стоянка в Архангельске была сокращена и нужно было торопиться с
выходом в море.
О самом путешествии Николай Антоныч почти не писал. Он упоминал
только о том, что в Югорском Шаре "Св. Мария" встретила несколько торговых
пароходов, стоявших на якорях в ожидании, когда разойдутся льды,
заполнявшие южную часть Карского моря. Согласно рассказу одного из
капитанов, "Св. Мария" на рассвете семнадцатого сентября смело вошла в
Карское море и скрылась за линией горизонта, за сплошной линией льдов.
"Задача, которую поставил перед собой И.Л.Татаринов, - писал дальше
Николай Антоныч, - не была выполнена. Но попутно было сделано
замечательное открытие. Речь идет об открытии Северной Земли, которую
капитан Татаринов назвал "Землею Марии"..."
Я купил этот номер "Советской Арктики" - тем более, что в статье были
ссылки на другие статьи того же автора по тому же вопросу, - и вернулся в
гостиницу.
Нельзя сказать, что я вернулся в хорошем настроении. Мне почему-то
казалось, что раз уж напечатана эта ложь и раз уж так давно напечатан -
больше года, - значит, все кончено! Поздно возражать, и никто не станет
слушать моих возражений. Он предупредил их. Это была ложь, но ложь,
перепутанная с правдой. Он первый указал на значение экспедиции "Св.
Марии". Он первый указал, что Северная Земля была открыта капитаном
Татариновым за полгода до того, как ее впервые увидел Велькицкий, -
конечно, он взял это из письма капитана, которое я передал Кате. Он
опередил меня во всем.
Я расхаживал по своему номеру и свистел.
По правде говоря, больше всего мне хотелось сейчас поехать на вокзал
и взять билет Москва - Красноярск, а оттуда самолетом до Заполярья. Но я
не поехал на вокзал, - наоборот, сел за докладную записку. Я писал ее
целый день, а когда работаешь целый день, разные невеселые мысли приходят
и уходят, - ничего не поделаешь, помещение занято.
Глава четвертая
МНОГО НОВОГО
Когда я вошел, Иван Павлыч сидел на корточках и растапливал печку, и
это была такая привычная картина - Иван Павлыч в своем старом толстом
мохнатом френче, растапливающий печку, что мне даже показалось, что не
было всех этих лет, что я по-прежнему школьник и что сейчас будет страшный
"гром", как в девятом классе, когда я уехал в Энск за Катей. Но он
обернулся. "Как постарел", - подумал я, и все мигом вернулось на свое
место.
- Наконец-то! - сказал Кораблев довольно сердито. - Что же ты ко мне
не заехал?
- Спасибо, Иван Павлыч!
- Ты же писал - ко мне заедешь?
- Я бы все-таки вас стеснил.
Он посмотрел на меня, даже закрыл один глаз, чтобы оценить во всех
деталях. Это был хозяйский взгляд - как на своих рук дело. Должно быть, я
все-таки понравился, потому что он с удовольствием расчесал усы и велел
мне садиться.
