экипажа предполагаемую помощь в 1000 рублей, собираемую путем доброхотных
даяний".
Странно и дико было мне читать об этих "доброхотных даяниях"... Может
быть, и мы с мамой жили, как нищие, на эту милостыню, собираемую путем
"доброхотных даяний"?
Но все это только мелькнуло у меня в голове, и я не стала особенно
раздумывать над обидами, которым было почти столько же лет, сколько и мне.
Другое остановило и поразило меня в старых газетах: в один голос они
утверждали, что шхуну "Св. Мария" ждет неизбежная гибель. Иные
рассчитывали с карандашом в руках, что она едва дойдет до Новой Земли.
Другие предполагали, что она будет затерта первыми же льдами и погибнет
несколько позже, пройдя вдоль Земли Франца-Иосифа в качестве "пленника
полярного моря".
В том, что она не пройдет Северным морским путем в одну ли, в две ли,
в три ли навигации, безразлично, - не сомневался никто.
Только какой-то поэт напечатал в архангельской газете стихи:
"И.Л.Татаринову", по которым можно было судить, что он держался иного
мнения:
Он здоров! Хранит его судьбина!
Его энергия и риск
Полярный разомкнули диск,
И отступает спаянная льдина...
Я много знала и прежде. В письме, которое Саня нашел в Энске, отец
писал, что "из шестидесяти собак большую часть еще на Новой Земле пришлось
застрелить. В записке, которую Саня составил со слов Вышимирского
говорилось о гнилой одежде, о бракованном шоколаде. В газете "Архангельск"
я прочитала письмо купца Е.В.Демидова, который указывал, что "засолка мяса
и приготовление готового платья не являются его специальностью" и что "в
данном случае он был только комиссионером. При всем этом, имея свое
большое торговое дело, он не мог, конечно, смотреть за каждым куском мяса
и рыбы, положенным в бочку. Все время получались такие телеграммы от
капитана Татаринова: "Остановите заготовку - денег нет". Или: "Продайте
заготовленное - денег нет". И так далее. Зачем же было снаряжать
экспедицию, когда не было денег?.. Если что и оказалось худое при таком
спешном деле, так виновных в этом искать надо бы не среди местных
коммерсантов, а где-либо выше..."
Но я не знала - и Саня не знал, и я не понимаю, почему мама никогда
не говорила об этом, - что "за три дня до выхода "Св. Марии" в фор-трюме,
в обеих сторонах его баргоута, под второй палубой, значительно ниже
ватерлинии, обнаружены опасные для плавания вырезы борта вместе со
шпангоутами, вплоть до наружной обшивки со следами топора и пилы. Дыры
эти, обмеренные и сфотографированные, оказались: самая большая шириной в
12 дюймов и длиной в 2 фута и 4 дюйма, а другие немногим меньше.
Происхождение этих дыр, весьма загадочное, заставляет, однако, вспомнить о
том, что в случае гибели судна новый владелец его получил бы
соответствующую страховку".
Конечно, не нужны были новые подтверждения, что отец погиб и никогда
не вернется. Он не мог не погибнуть. Был послан на безусловную, верную
смерть и погиб.
Глава четвертая
МЫ ПЬЕМ ЗА САНЮ
Я уже говорила, что у меня было очень много работы в то лето, между
прочим еще и потому, что моя помощница, студентка третьего курса,
оказалась очень тупой, и приходилось не только делать все за нее, но еще и
утешать ее, потому что она огорчалась, что она такая тупая. Сама я тоже
многого не могла понять и каждые два-три дня бегала к моей старенькой
профессорше, которая называла меня "деточкой" и все беспокоилась, что я
похудела. И действительно, я очень похудела и побледнела, потому что
никогда еще, кажется, столько не думала и не волновалась. Я волновалась,
читая статьи; волновалась, когда опаздывали письма от Сани; волновалась,
потому что бабушка сердилась на меня и даже одно время перестала ходить.
Кроме того, я еще волновалась из-за Вали и Киры.
Все у них было очень хорошо - они по-прежнему сидели в своей кухне и
шептались, а потом пили чай с серьезными, счастливыми, глупыми лицами; но
однажды шепот вдруг прекратился, и, немного помолчав, они стали кричать
друг на друга. Я испугалась и тоже стала кричать, но в это время Валя
вышел, весь красный, и полез в стенной шкаф, очевидно спутав его с входной
дверью. Я подала ему шляпу и робко спросила, что случилось, но он ответил:
- Спросите у вашей подруги, что случилось.
Не помню, когда я в последний раз видела, что Кира плачет. Кажется, в
пятом классе, из-за "неуда" по черчению. Теперь она снова плакала и, как
маленькая, вытирала глаза руками.
- Кира, что случилось?
- Ничего не случилось. Мы решили записаться, а он не хочет
переезжать, вот и все.
- Из-за меня? Потому что тесно?
- Ничего не из-за тебя. Он говорит, что я сама должна догадаться. А
я, честное слово, не могу. Он хочет, чтобы я к нему переехала. А я не
хочу. Мне там нужно будет готовить и все, а когда мне готовить? Вообще
здесь все есть и посуда, и скатерти, белье, все.
- И мама.
- Ну да, и мама.
Мы проговорили весь вечер, а ночью Кира пришла и сказала, что
догадалась - просто он ее больше не любит. До семи утра я доказывала, что
Валя ее любит и что так не волнуются, когда не любят. Не знаю, убедила ли
я Киру, но только она вдруг сказала, "что она прекрасно знает, что он
хороший, а она плохая и что она напишет ему письмо, что она его не стоит и
что он ее не любит, потому что считает, что она дура".
- Только, прежде чем отослать, покажи мне, ладно? - сказала я сонным
голосом, и последнее, что я еще видела, засыпая, - это была Кира, которая
в одной рубашке сидела за столом и писала, писала...
Наутро мы с ней разорвали ерунду, которую она сочинила, и я
отправилась к Вале. Он работал в Зоопарке, и я вспомнила, как мы однажды
были у него с Саней и как он показывал нам своих грызунов. Теперь и дома
этого уже не было, а стоял красивый белый павильон с колоннами, и Вале не
нужно было уверять сторожа, что он - сотрудник лаборатории
экспериментальной биологии. Но в этом красивом белом павильоне совершенно
так же пахло мышами, и Валя был такой же - только в белом халате и
небритый. Мне стало смешно, потому что ночью Кира сказала, что он теперь
перестанет бриться.
Он усадил меня и сам уныло сел.
- Валя, во-первых, имей в виду, что я пришла по собственной
инициативе, - начала я сердито. - Так что ты не думай, пожалуйста, что
Кира меня прислала.
Он сказал дрогнувшим голосом: "Да?", и мне стало жаль его. Но я
продолжала строго:
- Если у тебя есть серьезные причины остаться у себя, хотя на
Сивцевом вам будет в тысячу раз удобнее, ты должен ей сказать, и баста. А
не требовать, чтобы она сама догадалась.
Он помолчал.
- Понимаешь, в чем дело... я не могу переехать на Сивцев-Вражек,
хотя, конечно, я не отрицаю, что это было бы просто прекрасно, Там, можно
устроить что-то вроде кабинета и спальни, особенно если перегородку
перенести, а где сейчас чулан - устроить маленькую лабораторию. Но это
невозможно.
- Почему?
- Потому что... Послушай, а тебя она не заговаривает? - вдруг с
отчаянием спросил он.
- Кто?
- Кирина мама.
Я так и покатилась со смеху.
- Да, тебе смешно, - говорил Валя, - конечно, тебе смешно. А я не
могу. У меня начинается тошнота и слабость. Один раз спрашивает: "Почему
ты такой бледный?" Я ей чуть не сказал... И все про какую-то Варвару
Рабинович, будь она неладна... Нет, не перееду.
- Вот что, Валя, - сказала я серьезно, - уж не знаю, кто у вас там
кого заговаривает, но ты, во всяком случае, ведешь себя по отношению к
Кире очень глупо. Она плакала и не спала сегодня всю ночь, и вообще ты
должен сразу же поехать к ней и объяснить, в чем дело.
У него стало несчастное лицо, и несколько раз он взволнованно
прошелся по комнате.
- Не поеду!
- Валя!
Он упрямо молчал. "Ого, вот ты какой!" - подумала я с уважением.
- Тогда и не лезьте больше ко мне, и черт с вами! - сказала я сердито
и хотела уйти, но он не пустил, и мы еще два часа говорили о том, как бы
устроить, чтобы Кирина мама не говорила так много...
Это было не особенно удобно, но я все-таки рассказала Кире, в чем
дело. Она очень удивилась, а потом сказала, что мама каждый день жалуется,
что Валя ее заговаривает, и однажды даже лежала после его ухода с мокрой
тряпкой на лбу и говорила, что больше не может слышать о гибридах
чернобурых лисиц и что Кира сумасшедшая, если выйдет замуж за человека,
который никому не дает открыть рта, а сам говорит и говорит, как какой-то
громкоговоритель.
Она мигом собралась и поехала к Вале, - хотя я сказала, что на ее
месте никогда бы первая не поехала, - и вечером они уже снова сидели в
"собственно кухне" и шептались. Они решили попробовать все-таки устроиться
на Сивцевом-Вражке.
Это был прекрасный вечер - лучший из тех, что я провела без Сани.
Накануне я получила от него письмо - большое и очень хорошее, в котором он
писал, между прочим, что много читает и стал заниматься английским языком.
Я вспомнила, как он удивился, узнав, что я довольно свободно читаю
по-английски, и как покраснел, когда при нем однажды заговорили о
композиторе Шостаковиче и оказалось, что он прежде никогда даже не слышал
этой фамилии. Вообще это было чудное письмо, от которого у меня стало
весело и спокойно на душе. Тайком от "молодых" мы с Александрой
Дмитриевной приготовили великолепный ужин с вином, и хотя любимый Валин
салат с омарами мы посолили по очереди - сперва я, потом Александра
Дмитриевна, - все-таки он был съеден в одну минуту, потому что оказалось,
что Валя со вчерашнего дня не только не брился, но и ничего не ел.
Мы выпили за Санино здоровье, потом за его удачу во всех делах.
- В его больших делах, - сказал Валя, - потому что я уверен, что в
его жизни будут большие дела.
Потом он рассказал, как в двадцать пятом году он работал в бюро юных
натуралистов при Московском комитете комсомола, и как однажды уговорил
Саню поехать на экскурсию в Серебряный Бор, и как Саня долго старался
понять, почему это интересно, а потом вдруг стал говорить цитатами, и все
поразились, какая у него необыкновенная память. Он процитировал:
Бороться, бороться, пока не покинет надежда, -
Что может быть в жизни прекрасней подобной игры?
и сказал, что ловить полевых мышей - это не его стихия.
Александре Дмитриевне хотелось тоже что-нибудь рассказать, и мы с
Кирой боялись, что она опять заговорит о Варваре Рабинович. Но обошлось -
она только прочитала нам несколько стихотворений и сказала, что у нее на
стихи тоже необыкновенная память.
Так мы сидели и выпивали, и был уже двенадцатый час, когда кто-то
позвонил, и Александра Дмитриевна, которая в эту минуту показывала нам,
как нужно брать голос "в маску", сказала, что это дворник за мусором. Я
побежала на кухню и так - с ведром в руке - и открыла дверь. Но это был не
дворник. Это был Ромашов, который молча быстро отступил, когда я открыла
дверь, и снял шляпу.
- У меня срочное дело, и оно касается вас, поэтому я решился придти
так поздно.
Он сказал это очень серьезно, и я сразу поверила, что дело срочное и
что оно касается меня. Я поверила, потому что он был совершенно спокоен.
- Пожалуйста, зайдите.
Мы так и стояли друг против друга - он со шляпой, а я с помойным
ведром в руке. Потом я спохватилась и сунула ведро между дверей.
