Не следует думать, что я был так же спокоен, как теперь, когда
вспоминаю об этом. Несколько раз я ловил себя на довольно диких мыслях, в
которых, между прочим, прекрасно разбирается уголовный розыск. Но стоило
мне вспомнить Катю и ее слова: "Больного или здорового, живого или
мертвого, я не хочу его видеть", как все становилось на место, и я сам
удивлялся спокойствию, с которым говорил и действовал в этот хлопотливый
день.
С утра был намечен план - очень простой, но, пожалуй, по этому плану
видно, что мне уже надоело разговаривать с делопроизводителями и
секретарями.
1. Поехать в "Правду". Все равно, мне нужно было в "Правду", потому
что я должен был перед отъездом сдать обещанную статью.
2. Поехать к Ч.
Эта мысль - поехать к Ч., к знаменитому Ч., который был когда-то
героем Ленинградской школы, а потом стал Героем Советского Союза, которого
знает и любит вся страна, - была у меня еще ночью, но тогда она показалась
мне слишком смелой. Удобно ли звонить ему? Помнит ли он меня? Ведь мы
расстались, когда я был учлетом!
Но теперь я решился - что же, он не откажется принять меня, даже если
не помнит!
Не знаю, кто подошел к телефону, должно быть жена.
- Это говорит летчик Григорьев.
- Да.
- Дело в том, что мне очень нужно повидать товарища Ч., - я назвал
его по имени и отчеству. - Я приехал из Заполярья и вот... очень нужно.
- А вы заходите.
- Когда?
- Лучше сегодня, он в десять часов приедет с аэродрома...
Я приехал в "Правду" и на этот раз часа два ждал своего журналиста.
Наконец он пришел.
- А, летчик Г.? - сказал он довольно приветливо. - Который позорит?
- Он самый.
- Что же так?
- Позвольте объясниться, - сказал я спокойно.
Это был очень серьезный разговор в кабинете ответственного редактора,
разговор, во время которого на стол по очереди были положены:
а) Последнее письмо капитана (копия).
б) Письмо штурмана, которое начиналось словами: "Спешу сообщить вам,
что Иван Львович жив и здоров" (копия).
в) Дневники штурмана.
г) Заверенная доктором запись рассказа охотника Ивана Вылки.
д) Заверенная Кораблевым запись рассказа Вышимирского.
е) Фотоснимок латунного багра с надписью "Шхуна "Св. Мария".
Кажется, это был удачный разговор, потому что один серьезный человек
крепко пожал мне руку, а другой сказал, что в одном из ближайших номеров
"Правды" будет напечатана моя статья о дрейфе "Св. Марии".
От "Правды" до квартиры Ч. по меньшей мере, шесть километров, но
только на полпути я вспоминаю, что можно было воспользоваться трамваем. Я
лечу, как сумасшедший, и думаю о том, как я сейчас расскажу ему об этом
разговоре в "Правде".
И вот я поднимаюсь по лестнице, по чистой лестнице нового дома,
останавливаюсь перед дверью и вытираю лицо - очень жарко - и стараюсь
медленно думать о чем-нибудь - верное средство перестать волноваться.
Дверь открывается, я называю себя и слышу из соседней комнаты его
низкий окающий голос:
- Ко мне?
И вот этот человек, которого мы полюбили в юности и с каждым годом,
не видя его в глаза, только слыша о его гениальных полетах, с каждым годом
любили все больше, выходит ко мне и протягивает сильную руку.
- Товарищ Ч., - говорю я и называю его по имени и отчеству, - едва ли
вы помните меня. Это говорит Григорьев. То есть не говорит, а просто
Григорьев. Мы встречались в Ленинграде, когда я был учлетом.
Он молчит. Потом говорит с удовольствием:
- Ну как же! Орел был! Помню!
И мы идем в его кабинет, и я начинаю свой рассказ, волнуясь еще
больше, потому что оказалось, что он меня помнит...
Это была та самая встреча с Ч., когда он подарил мне свой портрет с
надписью: "Если быть - так быть лучшим". Он сказал, что я из той породы,
"у которых билет дальнего следования". Он выслушал меня и сказал, что
завтра же будет звонить начальнику Главсевморпути о моем проекте.
Глава двенадцатая
РОМАШКА
В двенадцатом часу ночи я простился с Ч. и вернулся к себе. Поздний
час для гостей. Но меня ждал гость - правда, непрошеный, но все-таки
гость.
Портье сказал:
- К вам.
И навстречу мне поднялся Ромашка.
Нужно полагать, что он не только душой, но и телом приготовился к
этому визиту, потому что таким роскошным я его еще не видел. Он был в
каком-то широком пальто стального цвета и в мягкой шляпе, которая не
сидела, а стояла на его большой неправильной голове. От него пахло
одеколоном.
- А, Ромашка, - сказал я весело. - Здравствуй, Сова!
Кажется, он был потрясен таким приветствием.
- А, да, Сова, - улыбаясь, сказал он. - Я совсем забыл, что так меня
называли в школе. Но удивительно, как ты помнишь эти школьные прозвища!
Он тоже старался говорить в непринужденном духе.
- Я, брат, все помню. Ты ко мне?
- Если ты не занят.
- Ничуть, - сказал я. - Абсолютно свободен.
В лифте он все время внимательно смотрел на меня: как видно,
прикидывал, не пьян ли я и, если пьян, какую выгоду можно извлечь из этого
дела. Но я не был пьян - был выпит только один стакан вина за здоровье
великого летчика и моего старшего друга...
- Вот ты где живешь, - заметил он, когда я вежливо предложил ему
кресло. - Хороший номер.
- Ничего.
Я ждал, что сейчас он спросит, сколько я плачу за номер. Но он не
спросил.
- Вообще это хорошая гостиница, - сказал он, - не хуже "Метрополя".
- Пожалуй.
Он надеялся, что я первый начну разговор. Но я сидел, положив ногу на
ногу, курил и с глубоким вниманием изучал "Правила для приезжающих",
лежавшие под стеклом, которым был покрыт письменный стол. Тогда он
вздохнул довольно откровенно и начал.
- Саня, нам нужно поговорить об очень многих вещах, - сказал он
серьезно. - И мы, кажется, достаточно культурные люди, чтобы обсудить и
решить все это мирным путем, Не так ли?
Очевидно, он еще не забыл, как я однажды решил "все это" не очень
мирным путем. Но с каждым словом голос его становился тверже.
- Я не знаю, какие непосредственные причины побудили Катю внезапно
уехать из дому, но я вправе спросить: не связаны ли эти причины с твоим
появлением?
- А ты бы спросил об этом у Кати, - отвечал я спокойно.
Он замолчал. У него запылали уши, а глаза вдруг стали бешеные, лоб
разгладился. Я смотрел на него с интересом.
- Однако мне известно, - начал он снова немного сдавленным голосом, -
что она уехала с тобою.
- Совершенно верно. Я даже помогал ей укладывать вещи.
- Так, - сказал он хрипло. Один глаз у него теперь был почти закрыт,
а другим он косил - довольно страшная картина. Таким я видел его впервые.
- Так, - снова повторил он.
- Да, так.
- Да.
- Мы помолчали.
- Послушай, - начал он снова. - Мы с тобой не договорили тогда на
юбилее Кораблева. Должен тебе сказать, что в общих чертах я знаю эту
историю с экспедицией "Святой Марии". Я тоже интересовался ею так же, как
и ты, но, пожалуй, с несколько иной точки зрения.
Я ничего не ответил. Мне была известна эта точка зрения.
- Между прочим, тебе, кажется, хотелось узнать, какую роль играл в
этой экспедиции Николай Антоныч. По крайней мере, так я мог судить по
нашему разговору.
Он мог судить об этом не только по нашему разговору. Но я не возражал
ему. Я еще не понимал, куда он клонит.
- Думаю, что могу оказать тебе в этом деле серьезную услугу.
- В самом деле?
- Да.
Он вдруг бросился ко мне, и я инстинктивно вскочил и стал за кресло.
- Послушай, послушай, - пробормотал он, - я знаю о нем такие вещи! Я
знаю такую штуку! У меня есть доказательства, от которых ему не
поздоровится, если только умеючи взяться за дело. Ты думаешь - он кто?
Три раза он повторил эту фразу, придвинувшись ко мне почти вплотную,
так что мне пришлось взять его за плечи и слегка отодвинуть. Но он этого
даже не заметил.
- Такие штуки, о которых он сам забыл, - продолжал Ромашка. - В
бумагах.
Конечно, он говорил о бумагах, взятых им у Вышимирского.
- Я знаю, отчего вы поссорились. Ты говорил, что он обокрал
экспедицию, и он тебя выгнал. Но это - правда. Ты оказался прав.
Второй раз я слышал это признание, но теперь оно доставило мне мало
удовольствия. Я только сказал с притворным изумлением:
- Да что ты?
- Это он! - с каким-то подлым упоением повторил Ромашка. - Я помогу
тебе. Я тебе все отдам, все доказательства. Он у нас полетит вверх ногами.
Нужно было промолчать, но я не удержался и спросил:
- За сколько?
Он опомнился.
- Ты можешь принять это как угодно, - сказал он. - Но я тебя прошу
только об одном: чтобы ты уехал.
- Один?
- Да.
- Без Кати?
- Да.
- Интересно. То есть, иными словами, ты просишь, чтобы я от нее
отступился?
- Я люблю ее, - сказал он почти надменно.
- Ага, ты ее любишь! Это интересно. И чтобы мы не переписывались, не
правда ли?
Он молчал.
- Подожди-ка минутку, я сейчас вернусь, - сказал я и вышел.
Заведующая этажом сидела у столика в вестибюле; я попросил у нее
разрешения позвонить по телефону и, пока разговаривал, все время смотрел
вдоль коридора, не ушел ли Ромашка. Но он не ушел - едва ли ему могло
придти в голову, кому я звоню по телефону.
- Николай Антоныч? Это говорит Григорьев. - Он переспросил. Наверно,
решил, что ослышался. - Николай Антоныч, - сказал я вежливо, - извините,
что я так поздно беспокою вас. Дело в том, что мне необходимо вас видеть.
Он молчал.
- В таком случае, приезжайте ко мне, - наконец сказал он.
- Николай Антоныч! Как говорится, не будем считаться визитами.
Поверьте мне, это очень важно, и не столько для меня, как для вас.
Он молчал, и мне было слышно его дыхание.
- Когда? Сегодня я не приеду.
- Нет, именно сегодня. Сейчас. Николай Антоныч, - сказал я громко, -
поверьте мне хоть один раз в жизни. Вы приедете. Я вешаю трубку.
Он не спросил, в каком номере я остановился, и это было, между
прочим, лишним подтверждением, что газету со статьей "В защиту ученого"
прислал именно он. Но сейчас мне было не до таких мелочей. Я вернулся к
Ромашке.
Не запомню, когда еще я так врал и изворачивался, как в эти двадцать
минут, пока не приехал Николай Антоныч. Я притворился, что мне совсем не
интересно, кем прежде был Николай Антоныч, расспрашивал, что это за
бумаги, и уверял гнусавым от хитрости голосом, что не могу уехать без
Кати. Но вот в дверь постучали, я крикнул:
- Войдите!
И Николай Антоныч вошел и, не кланяясь, остановился у порога.
- Здравствуйте, Николай Антоныч! - сказал я.
Я не смотрел на Ромашку, потом посмотрел: он сидел на краешке стула,
втянув голову в плечи, и беспокойно прислушивался - настоящая сова, но
страшнее.
- Вот, Николай Антоныч, - продолжал я очень спокойно, - вам, без
сомнения, известен этот гражданин. Это некто Ромашов, ваш любимый ученик и
ассистент и без пяти минут родственник, если я не ошибаюсь. Я пригласил
вас, чтобы передать в общих чертах содержание нашего разговора.
Николай Антоныч все стоял у порога - очень прямой, удивительно
прямой, в пальто и со шляпой в руке. Потом он уронил шляпу.
- Этот Ромашов, - продолжал я, - явился ко мне часа полтора тому
назад и предложил следующее: он предложил мне воспользоваться
доказательствами, из которых следует: во-первых, что вы обокрали
экспедицию капитана Татаринова, а во-вторых, еще разные штуки, касающиеся
