девочками: договариваться с клиентами, следить, чтобы девиц не обижали и не
кидали, когда они работают по вызову, и тому подобное. Но тот мир, что
принял у Гека добровольную присягу на верность, мир Варлака и Чомбе, был
четок и жесток в своих дикарских понятиях: "На п... бульон не варят!" Гек
отказался сутенерить без объяснений и наотрез, чем в очередной раз вызвал
тайное раздражение Дяди Джеймса.
Первые полчаса, как ему потом рассказывала Рита, банкет напоминал
свадьбу Дуди и "этой безгрудой крысы": все наперебой соревновались в
комплиментах и тостах, только "горько" не кричали.
Потом, естественно, поднажрались, подраспустились. Дядя Джеймс понимал,
что в такую ночь контроль над своими орлами не удержать (а территория -- не
своя, где все можно), и потому подготовил последний сюрприз: в половине
третьего, пока почти все еще понимали человеческую речь, велел сворачивать
гудеж и перебираться к Мамочке Марго, где их ожидало продолжение праздника
за счет фирмы. Пьяный кортеж из восьми моторов благополучно прибыл в "родные
пенаты", но уже без Дяди Джеймса -- тот отправился с Вандой на ее новую
квартиру -- трехкомнатный, двухуровневый рождественский подарок. (Он порой и
сам пытался понять, чем его приворожила эта похотливая, в меру жадная сучка,
раз он предпочитает ее развеселой компании своих друзей и партнеров. В его
жизни она теперь занимала чуть ли не второе, после бизнеса, место. Но ни к
каким "проблемам" он ее не подпускал и "таял" только в свободное от дел
время.) Там его ждала восхитительная игра: Ванда начинала отнекиваться и
отказываться, а Джеймс уговаривать и настаивать. Уговоры ни к чему не
приводили, угрозы не помогали, и Джеймс применял силу. В зависимости от
ситуации он либо грубо, нажимом, ставил ее перед собою на колени и заставлял
принимать вафлю, либо разрывал на ней трусики и входил в нее, повернув к
себе спиной и наклонив до полу, либо зажимал ее голову между ног и начинал
хлестать ладонью по ягодицам. Непокорность Ванды постепенно перерастала в не
менее сладостную покорность... потом в страстность... Потом они, как
правило, перебирались в постель и веселились там сексуально до самого утра,
но прелюдия обязательно включала в себя имитацию той или иной формы насилия.
Дядя Джеймс всякое видывал, уж он-то понимал, что женщину, здоровью и жизни
которой ничего не угрожает, в одиночку очень трудно заставить сделать
что-либо сексуальное без ее согласия. Он ясно видел, что Ванда старательно
изображала сопротивление, а значит -- ей это нравится делать, как нравится и
ему преодолевать. И Дядя Джеймс всегда прикидывался, будто принимает ее
"протесты" за чистую монету, чтобы не спугнуть очарования и радости,
рожденной в будоражащем кровь, старом, как мир, общении мужчины и женщины.
Видимо, это была любовь.
Герман вскоре уехал домой, Боцман ушел в номер с восемнадцатилетней
Лизой и там бездарно заснул, Червонец успел дважды проблеваться и теперь, по
пояс голый, спал в терме на теплой лежанке. Больше в компании безусловных
старших не осталось, Патрик в счет не шел, потому что не любил командовать и
был трезв. Более того, пользуясь его нечастым благодушным расположением
духа, его принялись подкалывать Мазила и Трупак. Главное было -- завести его
на разговор о родной Ирландии. И завели.
"...И комаров у вас нет? Да ты что? А в прошлый раз, Патрик, ты
говорил, что у вас не комаров, а волков повывели всех?.. И комаров тоже? А
собаки там есть?.. Во всем мире? Что же они, с корову ростом?.. Их тогда
надо в книгу этого, Гнинеса... И Гнинес... Гиннес ирландец? Вот это да!"
Патрик воодушевлялся и начинал с пятого на десятое рассказывать о
далекой Ирландии, и глаза у него увлажнялись, он бледнел и улыбался и,
трезвый абсолютно, ничего уже не видел вокруг себя, как сомнамбула витая в
зеленых просторах своей утраченной ирландской юности. А ребята вокруг уже
давились хохотом, сдерживаясь, пока еще было мочи, тыча друг друга локтями в
бока. Мазила мигнул Нестору, и тот, багровый от смеха, поперся наверх,
разыскивать волынку. Пройдет неделя-другая, и насмешники будут скрипеть
зубами в "спортзале", втихаря складывая на голову Патрику все проклятия,
которые только они смогут вообразить, но сегодня -- их "День Сакеи", и они
по-детски потешаются над слабостями другого человека. Принесли волынку, и
Патрик взялся играть. Мерзкое дудение свое он обозвал как "Осада Энно" или
нечто похожее, с кривого глазу никто не разобрал. Патрик был бы готов играть
еще и еще, но тут уж даже пьяненькая Марго не выдержала: она поставила на
вертак пластинку и пригласила в партнеры Патрика. Естественно, кого же еще?
Патрик взялся плясать не то кадриль, не то джигу, но факт тот, что он так
уморительно притоптывал и подпрыгивал, что и зрители и другие танцевальные
пары смеялись в лежку. Гек, святая простота, лишь в эту ночь узнал, что
заглазная кличка Патрика -- Зеленый (или Крокодил Зеленый) и что Патрик эту
свою кличку очень не любит. Однако ему было не до насмешек над своим
наставником: он ждал момента, чтобы подарить своей Рите колечко с
бледно-сиреневым камушком, колечко золотое, камешек дорогой. Обошлось
колечко Геку в пятьсот монет, и он ждал с замиранием сердца -- понравится...
или не понравится?..
Понравилось. Рита даже чмокнула его в щечку украдкой, чтобы Мамочка не
увидела (целоваться девицам категорически запрещалось), и пообещала ему
сделать попозже ответный подарок -- бесплатный "десерт".
Гек знал абстрактно, что в мире существуют и другие женщины, не
проститутки и не шлюхи, но всю свою сознательную жизнь обходился без
знакомств с контингентом такого рода и ничуть не переживал по этому поводу.
Он действительно не представлял себе женский пол в иной, не
товарно-помоечной роли. Да, сколько он себя помнил, столько и знал, что
женщина -- существо глупое, слабое и продажное, падкое на побрякушки; но и о
мужчинах он был невысокого мнения. Такова жизнь, в мире полно дерьма и
гадостей, женщина из них -- отнюдь не худший вариант.
Однажды, в порыве осторожности, он вынул из ненадежного подкроватного
тайничка все свое состояние -- три тысячи восемьсот пятьдесят монет -- и
отдал их Рите на хранение. С тех пор он успел скопить еще почти тысячу,
чтобы больше половины из нее ухайдакать в колечко.
К семи утра все наконец угомонились. Публичный дом к утру напоминал, по
выражению Мамочки, бордель для низших армейских чинов: битые чашки,
полупереваренный винегрет на паркете, липкие винные лужи, загаженные
скатерти, разбросанные всюду чулки и бретельки -- повеселились, в общем, на
славу!
К полудню очухались; приходящая прислуга в лице двух пенсионерок под
руководством Мамочки взялась восстанавливать порядок. Девицы также принялись
наводить марафет, каждая в своей комнатке, а потом еще предстояло
краситься-мазаться-душиться -- праздник прошел, впереди рабочий вечер...
Стали разъезжаться и парни, кто куда. Патрик зван был к Дяде Джеймсу
домой, на праздничный обед, Боцман, хмурый, апоплексически лиловый, поехал
сдаваться своей "старой кочерге", Мазила просто уехал, не сказав куда и
зачем. В Доме, кроме Гека, остались четверо мужчин: Чекрыж, Червонец, Нестор
и Трупак. До вечера, когда надо было выметаться, освобождать Дом для работы,
было далеко, до обеда -- ближе, но тоже час с лишним. Одним словом, решили
сгонять в картишки, в покер. Гек уходил в тот момент к себе, и когда
вернулся, игра уже пошла. Но его охотно взяли пятым, продав ему
предварительно фишек на пятьсот талеров. Играли в европейский, с двумя
джокерами. Фул был объявлен старше чем флешь, двумастный колер не считался,
лимит -- по времени, до обеда. Все это Гек уточнил наспех, в процессе игры.
Кость шла ему ни шатко ни валко, играть он решил честно, не исполняя,
поэтому горка фишек перед ним росла медленнее, чем ему бы хотелось. Однако
играл он неплохо, и ближе к концу "пятихатка" переросла в "косую".
Сдавал Трупак. Гек сидел по правую руку от него, получая карты
предпоследним. Прямо с раздачи ему привалила сказочная карта: трефовый
рояль, то есть пять крестовых карт по порядку, от туза до десятки, где
вместо короля был джокер. Гек мастерски изобразил еле заметные колебания и
отказался прикупать, когда пришла его очередь. Но еще до прикупа Чекрыж и
Червонец доторговали до сотни, либо блефуя, либо имея солидные заготовки.
Чекрыж был известный блефовщик, абсолютно хладнокровно он мог поднять
соперника на тысячу или даже уравнять, имея на руках голого туза, к примеру.
Червонец прикупал первым, одну карту, Нестор поменял три, Чекрыж одну, Гек
отказался, Трупак поменял две. Червонец сразу брякнул об стол тремя сотнями,
и Нестор сбросил свои карты в "мусор". Чекрыж морщил лоб с умным видом, но
тоже паснул. Гек, боясь спугнуть, ответил и добавил две сотни. Трупак
посопел и уравнял. Червонец ответил на две сотни Гека и поднял еще на
пятьсот. Гек ответил, объяснил свои возможности по деньгам, получил фишек
еще на тысячу и, ответив пятьсот, поднял еще пятьсот. Трупак, уразумев,
паснул (у него было три туза без джокеров). Червонец ответил, докупил еще
фишек и приподнял еще на тысячу. Гек под немедленный расчет взял еще три
тысячи фишками и поставил их все. Червонец надолго задумался, покусывая
нижнюю губу, и ответил. Он не прочь был поднимать еще (денег в конверте было
изрядно, шестьдесят косых), но Гек заранее объявил свои пределы, и это было
по правилам. Итак, Червонец ответил и выложил червонный стрит-флешь, от
четверки до восьмерки. Гек с ликованием прихлопнул его сверху своим
ройял-флешем. Червонец вдруг заржал и потянул к себе фишки.
-- Червонец, ты что? У меня же рояль!
-- И молодец, можешь поиграть на нем теперь, брям-брям!
-- Стоп! Прими конечности, у меня кость выше!
-- С чего бы это? -- с издевкой спросил Червонец, продолжая считать
фишки.
-- У тебя стрит-флешь, а у меня ройял-флешь, от туза.
-- Надо было слушать ухом, а не брюхом, у нас было договорено -- не
различать.
Гек похолодел: такое было возможно по правилам, но рояли так редки, тем
более парные, что он не уточнял этого. Остальные нейтрально молчали.
-- Пусть так, но у меня с туза, а у тебя с валета.
-- При чем тут... Здесь должно по масти считаться, а моя масть
червонная, высшая!
Тут бы подумать Геку, не горячась, может, что и придумал бы толковое,
оспорить насчет туза и валета, назначить третейский суд, но он в
запальчивости выкрикнул:
-- С каких это пор червонная масть выше трефовой? На зоне ее пидорам на
спины колют, червонную-то масть!
Глаза у Червончика мгновенно наполнились лютостью:
-- Не знаю, на твоей зоне я не был, гаденыш! Но здесь червонная масть
выше. За столом я тебе рыло чистить не буду, не положено, но за мной должок,
имей это в виду. И за тобой должок: деньги на кон. Как обещал!
Гек обвел взглядом безучастных Нестора, Трупака, Чекрыжа и, делать
нечего, пошел за деньгами к Рите.
Свет померк в глазах у бедного Гека, когда Рита, выслушав его просьбу,
разинула рот для ответа. Оказывается, денег у нее сейчас нет, потому что она
истратила их на лекарства для больной матери. Но она отдаст, отработает и
отдаст, ведь он такой лапушка, такой добрый и хороший. Видя, что Гек в
столбняке и не уходит, она, хлюпая слезами, начала описывать подробности
маминой болезни. Но Гек не слышал ее, на ватных ногах он пошел вниз: теперь
придется объясняться за задержку и занимать у Патрика, он даст...
